За розовыми очками, через которые она смотрит на мир,
история набирает ход, увлекая и чтеца, и слушателя.
Дочитав очередную главу, Джек закрывает книгу и зевает.
Генри встает и потягивается. Они идут к двери, Генри выходит
вместе с Джеком под бескрайнее, усыпанное звездами небо.
— Хочу задать тебе один вопрос, — нарушает тишину Генри.
— Валяй.
— Попав в полицейский участок, ты действительно почувствовал
себя копом? Тебе казалось, что ты им прикидываешься?
— Знаешь, меня самого это удивило, — отвечает Джек. — Едва
переступив порог, я снова стал копом.
— Хорошо.
— Почему хорошо?
— Потому что твои слова означают, что ты бежишь навстречу
своему таинственному секрету, а не от него.
Качая головой и улыбаясь, сознательно не отвечая Генри, Джек
садится за руль и уже из кабины прощается с хозяином.
Двигатель кашляет и заводится, вспыхивают фары, Джек едет
домой.
Глава 9
Не столь уж много часов спустя Джек вышагивает по пустынному
парку развлечений под серым осенним небом. Оставляет позади лоток по продаже
хот-догов, тир, павильон игровых автоматов.
Прошел дождь, но в воздухе пахнет новым. Неподалеку кто-то
играет на гитаре. Вроде бы мелодия веселая, но Джека она пугает. Нечего ему тут
делать. Это старое место, опасное место. Он проходит мимо русских горок. Перед
аттракционом щит: «СПИДИ ОПОПАНАКС ОТКРОЕТСЯ В ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ
[59]
1982 ГОДА —
ТОГДА И УВИДИМСЯ».
«Опопанакс», — думает Джек, только он более не Джек; теперь
он Джеки. Точнее, Джеки-бои, и он и его мать бегут. От кого? От Слоута,
разумеется. От пугающе опасного дяди Моргана.
«Спиди, — думает Джек, и, словно получив его телепатический
сигнал, густой, чуть глотающий слова голос начинает петь:
— „Малиновка вдаль
Улетает, звеня,
Нет голоса в мире чудесней…
И нет больше слез,
Где мерцание звезд
Подпевает в такт ее песне…“»
«Нет, — думает Джек. — Я не хочу тебя видеть. Я не хочу
слышать твою песню. Ты не можешь быть здесь, ты умер. Умер на пирсе
Санта-Моники. Старый лысый чернокожий мужчина, лежащий под застывшими лошадками
карусели».
Да нет же. Когда возвращается логика полицейского, она
пробирается и в сны. Ему не требуется много времени, чтобы понять, что это не
Сайта-Моника: слишком холодно и слишком далеко в прошлом. Это земля прошлого, в
которую Джеки и Королева Пчел убежали из Калифорнии. И бежали не
останавливаясь, пока не добрались до другого побережья, до места, куда Лили
Кевинью Сойер…
Нет, я не думаю об этом, я никогда не думаю об этом.
…пришла, чтобы умереть.
«Проснись, немедленно проснись, соня!»
Голос его давнего друга.
Друга, как бы не так. Это он указал мне путь, на котором
меня ждало столько преград, он встал между мной и Ричардом, моим настоящим
другом. Из-за него я едва не погиб, едва не сошел с ума.
«Просыпайся, просыпайся, вылезай из кровати!»
Просыпайся-просыпайся. Пора взглянуть в лицо страшному
опопанаксу. Пора вернуться в не такое уж милое прошлое.
— Нет, — шепчет Джек, и дорожка тут же заканчивается.
Впереди карусель, вроде той, что была на пирсе Санта-Моники, вроде той, которую
он видел… ну, в прошлом. Это гибрид, плод воображения, не существующий ни
здесь, ни там. Но вот о человеке, который с гитарой на коленях сидит под одной
из застывших лошадок, такого сказать нельзя. Джеки-бои всегда и везде узнал бы
это лицо, и его сердце вновь переполняется любовью.
Он борется с ней, но это борьба, в которой очень немногие
могли бы выйти победителями, и уж конечно, не те, кто внезапно вернулся в
далекое детство.
— Спиди! — кричит он.
Старик смотрит на него, и его коричневое лицо расплывается в
улыбке.
— Странник Джек! Как мне недоставало тебя, сынок.
— Мне тоже, — говорит Джек. — Я больше не странствую. Осел в
Висконсине. Это… — Он указывает на волшебным образом вернувшееся тело мальчика,
футболку и джинсы. — Это сон.
— Может, да, а может, и нет. Во всяком случае, тебе
предстоят новые странствия, Джек. Я уже не один день пытаюсь тебе это сообщить.
— О чем ты?
Улыбка Спиди по центру остается лукавой, по краям —
раздраженной.
— Не морочь мне голову, Джеки. Посылал тебе перышки, не так
ли? Посылал тебе яйцо малиновки. И не одно.
— Почему люди не могут оставить меня в покое? — спрашивает
Джек. Голос его подозрительно дрожит. В нем уже слышатся близкие слезы. — Ты…
Генри… Дейл.
— Прекрати, — сурово осекает его Спиди. — Для сюсюканья
времени больше нет. Игра пошла жесткая. Или нет?
— Спиди…
— У тебя твоя работа, у меня — моя. Одна и та же, между
прочим. Так что не вздумай хныкать при мне, Джек, не заставляй меня вправлять
тебе мозги. Ты — копписмен, каким всегда и был.
— Я вышел на…
— Хрена с два! Он уже убил детей, и это плохо. Он будет
убивать и дальше, если ты ему позволишь, это еще хуже. Но тот, кто сейчас у
него… — Спиди наклоняется вперед, черные глаза сверкают на темном лице. —
Мальчика нужно вернуть, и как можно скорее. Если ты не сможешь привести его
назад, тебе придется убить его, хотя мне не хочется даже думать об этом. Потому
что он — Разрушитель. И очень могущественный. И ему, возможно, понадобится лишь
еще один, чтобы разрушить ее.
— Понадобится кому? — спрашивает Джек.
— Алому королю.
Спиди смотрит на него, потом отвечает строкой из песни:
«…И нет больше слез,
Где мерцание звезд
Подпевает в такт ее песне…»
— Спиди, я не могу!
Рука резко проходится по струнам. Спиди бросает на
двенадцатилетнего Джека такой ледяной взгляд, что холод пробирает мальчика до
костей. Когда Спиди Паркер вновь начинает говорить, в голосе явственнее
чувствуется южный акцент. И презрение.
