— Неужели? — спросил Ревельон.
— Да, — ответил Ретиф. — Когда обрушилась ваша лаборатория, поистине восхитительно было смотреть на взметнувшийся к небу огненный столп, который напоминал настоящий солнечный спектр.
Ревельон в знак благодарности поклонился; он был польщен тем, что благодаря своим растворителям порадовал Ретифа столь прелестным зрелищем.
— — Поэтому мы пойдем немного прогуляться, — продолжал Ретиф.
— Я не совсем понимаю, что приятного вам доставит эта прогулка, — сказал Ревельон, — но главное, не улавливаю связи между прогулкой и началом нашего разговора.
— Ладно, черт возьми, скоро поймете, — пообещал добряк Ретиф. — Если я вам скажу об этом, в чем тогда будет сюрприз?
И он повел Ревельона сначала через все предместье, потом по набережным, где уже собрались немалые толпы народа.
В это время в Париже было довольно привычным делом, что все жители сбегались в одно место: стоило только появиться депутату или выборщику.
Итак, Ревельон под руку со своим вожатым пришел на Гревскую площадь. Посреди Гревской площади возвышалась очень красивая виселица, сколоченная из новых свежих досок и радовавшая глаз.
Веревка, тоже новая, грациозно раскачивалась на крепкой поперечине этого сооружения и капризно теребила красивую подвижную петлю, кокетливо подрагивавшую на ветру.
— Смотри-ка! — воскликнул Ревельон, остановившись и откинувшись назад. — Кажется, кого-то собираются повесить.
— Мне тоже так кажется, — согласился Ретиф. — Пробило час, и мы еще сможем отыскать удобное местечко, поскольку обычно вешают в два часа.
— Неужели вам нравится смотреть подобные картины? — с еле уловимым отвращением спросил Ревельон.
— Но я писатель и обязан рисовать картины во всех жанрах, — ответил Ретиф. — Мой друг Мерсье вынужден наблюдать все омерзительные места Парижа, изучать каждую клоаку и каждую трущобу.
— И вы хотите ему подражать?
— Боже меня упаси! Imitatores, servum pecus!
[33]
— воскликнул Ретиф.
— Что вы сказали?
— Я сказал, дорогой Ревельон, что подражатели — это стадо вьючных животных.
— Значит, вы не подражаете Мерсье?
— Во-первых, он неподражаем. Во-вторых, я не подражаю, а творю, это мой жанр.
— Прекрасно! И вам очень хочется создать сцену повешения?
— Да. А что вы хотите! Я желаю видеть, как умрет негодяй.
— Вы знаете казнимого? — спросил Ревельон.
— Даже слишком! — воскликнул Ретиф.
— Почему слишком?
— Да, слишком! И вы тоже.
— Вы возбуждаете мое любопытство, дорогой господин Ретиф.
— Видите, как мы хорошо устроились здесь, на углу набережной Пелетье… Повозка проедет мимо, мы увидим лицо преступника, и я надеюсь, он тоже заметит нас.
— Смотрите! Что это?
— Это, черт возьми, идут стражники. Когда я вам говорил…
Но приближение стражников прервало их разговор. За стражниками ехала повозка.
В ней можно было видеть священника, склонившегося к одетому в рубаху мужчине в серых кюлотах; голова осужденного бессильно болталась из стороны в сторону, ударяясь о решетчатые борта повозки.
Этот мужчина — его-то и везли на казнь — сидел, согласно обычаю, спиной к дороге, по которой двигалась повозка; ни Ретиф, ни Ревельон еще не могли разглядеть его лица.
Ретиф привстал на цыпочки и посоветовал фабриканту последовать его примеру.
Повозка безостановочно продвигалась вперед.
Наконец, она поравнялась с ними.
И тогда перед ними предстал мужчина с опущенной головой; глаза у него был тупо расширены, мокрый рот, казалось, заранее оцепенел.
— Оже!? — первым вскричал Ревельон, хотя Ретиф увидел зятя раньше.
— Да, Оже! — подтвердил романист. — Оже, мой зять и убийца моей дочери!
— И мой приказчик! — воскликнул Ревельон.
— Да, ваш приказчик, тот, кто крал ваши деньги в ту минуту, когда его застигла Инженю, и нанес ей удар ножом.
Ревельон и Ретиф смотрели на Оже так упорно, с таким ожесточением, что магнетически обратили на себя взгляд осужденного, уже почти похолодевшего при приближении смерти.
Негодяй различил лица Ретифа и Ревельона среди десяти тысяч голов, мелькающих у него перед глазами.
Глаза его налились кровью, рот раскрылся, чтобы изрыгнуть какой-то крик, застрявший у него в горле; Оже всем телом подался назад, словно хотел бежать от этого видения и угрызений совести.
Но повозка увезла его дальше; она уже прибыла на место казни, а Оже все еще искал глазами два этих лица: он больше не мог их видеть, но они по-прежнему смотрели на него.
Палач ударил его по плечу; Оже едва не потерял сознание.
Священник поцеловал приговоренного.
Оже отвернулся от толпы; двое подручных палача подхватили его под руки и взгромоздили на крутую приставную лестницу.
Он не успел подняться на третью перекладину, как ему на шею накинули петлю.
Оже преодолел еще пять перекладин.
Вдруг резкий удар сбил его с лестницы.
Палач сильным ударом ногой по лестнице вышвырнул Оже из жизни. Ревельон, мертвенно-бледный и испуганный, дрожал, держась за руку Ретифа.
Романист неотрывно смотрел на повешенного с холодным вниманием, в котором явственно проступала охватившая его страшная злоба.
Когда преступник перестал дергаться в конвульсиях, Ре-тиф де ла Бретон увел фабриканта обоев, который был ни жив ни мертв.
— Ну как, казнь позабавила вас? — спросил он Ревельона.
— Ох! — вздохнул фабрикант. — Я едва держусь на ногах.
— Полноте! Вы шутите?
— Ничуть, клянусь честью! Всю жизнь передо мной будет стоять зрелище, которое вы заставили меня наблюдать.
— Пустяки! — возразил Ретиф. — Зато вы развлеклись.
— Страшное развлечение!
— Пусть так, однако все то время, что длилась казнь, вы ведь думали о ваших деньгах?
— Нет, но теперь я думаю о них… И знаете…
— Что?
— По-моему, мне сейчас станет плохо.
— Остерегайтесь этого!
— Почему?
— Да потому, что в этой толпе вас могут принять за родственника, друга или даже сообщника казненного злодея.
