— Мадемуазель, буду ли я иметь честь снова увидеть вас? — спросил молодой человек.
— Боже мой!
— Что с вами?
— Там, в тени, прячется человек, он шел за нами, а теперь ждет.
— А! Но он же так любезно служил нам провожатым.
— Но чего он хочет? Ведь мы уже пришли. Берегитесь, сударь, наша улица совсем безлюдная!
— О мадемуазель, не беспокойтесь. Этот человек…
— Кто?
— Ну, это мой человек…
Инженю вздрогнула, взглянув на этот неподвижно застывший призрак. Она взяла ключ и, поклонившись своему спасителю, приготовилась войти к себе, но незнакомец ее задержал.
— Мне пришла в голову одна мысль, милое мое дитя, — сказал он.
— Какая же, сударь?
— Ваше нетерпение совсем неестественно: так быстро не покидают человека, оказавшего вам услугу, если не ждут другого.
— Ох, сударь! Как вы можете такое подумать? — воскликнула Инженю, сначала покраснев, потом побледнев.
— Случаются и более необыкновенные вещи… Почему бы такой красивой девушке, как вы, не иметь любовника?
Инженю, смутившись от стыда, но больше испугавшись, чем устыдившись, резко открыла калитку и проскользнула в проход к дому.
Молодой человек тщетно пытался последовать за ней, настолько быстро и ловко она от него убежала.
Дверь захлопнулась, и в замке дважды повернулся ключ.
— Угорь! — вскричал незнакомец. — Настоящий угорь! Он повернулся к человеку, что стоял у сточной канавы и ждал.
— Оже, ты хорошо разглядел эту девушку? — спросил он. — Ты запомнил ее адрес? Знаешь имя ее отца? Заруби себе на носу: эта девушка должна быть моей!
— Вы получите ее, ваша светлость! — почтительно ответил тот, к кому были обращены эти слова. — Но я позволю заметить вашему королевскому высочеству, что сейчас в Париже неспокойно, что вовсю стреляли на площади Дофина и еще стреляют на Гревской площади. Пули слепы, как только что ваша светлость изволили напомнить этой девчушке.
— Тогда пошли, но твердо запомни адрес.
— Это уже сделано, ваша светлость, сделано!
— Как ты думаешь, ждет она любовника, а?
— Об этом я буду иметь честь сообщить вашей светлости завтра.
XXIII. КРИСТИАН
Инженю тем скорее рвалась домой, что боялась одного, надеясь на другое: боялась она молодого человека на улице, а надеялась встретить в доме другого молодого человека.
Вот почему она желала вернуться так рано; вот почему она озиралась по сторонам на каждом перекрестке, пока Ретиф впустую расточал ей свою самую безупречную мораль, излагаемую в довольно изящных выражениях, чтобы произвести впечатление; вот почему Инженю, вместо того чтобы сердечнее, как, наверно, ей следовало бы отнестись к самоотверженности незнакомца, на площади Дофина вырвавшего ее из толпы, лишь поблагодарила его так, что только пробудила в нем подозрения.
Великая добродетель девушек похожа на чистоту озер, отражающих небо; их прозрачность объясняется ясностью небосвода.
Поэтому тот человек, кого Оже называл «ваша светлость», высказал, кажется, небезосновательное суждение.
В самом деле, когда Инженю вошла в дом и поднялась на третий этаж, она нашла на лестничной площадке другого молодого человека: он сидел, обхватив руками голову, а узнав ее шаги, встал.
— Это вы, мадемуазель Инженю? — спросил он девушку.
— Да, я, господин Кристиан.
— Я ждал вас с таким нетерпением! А ваш отец идет наверх? Или, как обычно, берет свечу у соседа-бакалейщика?
— Мой отец не вернулся и, быть может, не вернется никогда…
— Почему вы говорите мне об этом таким грустным тоном, мадемуазель?
— Значит, вы не знаете, что в городе дерутся?
— Дерутся?! Где?
— На Новом мосту дозор стражников сражается с горожанами.
— Разве это возможно?
— Они стреляют из ружей, убивают всех подряд… Я чуть не погибла, а мой несчастный отец, наверно, убит.
— Не плачьте! Не плачьте! Еще есть надежда.
— Ах, нет! Иначе он вернулся бы.
— Надейтесь, говорю я вам… Вы же вернулись.
— Меня спасли! А он…
— Кто вас спас?
— Мужчина, молодой человек… Ах, господин Кристиан, мой отец не вернется!
— Не угодно ли вам, чтобы я отправился его искать?
— Я очень хотела бы… Но…
— Я рассчитывал на это мгновение, чтобы сказать вам одно слово, одно-единственное! Я знаю, где вы ужинали, я видел, как вы вышли с вашим отцом, когда у ворот стояли рабочие господина Ревельона; я поспешил вперед, чтобы прийти первым и ждать вас на лестнице.
— Но, господин Кристиан…
— Ах, как вы задержались! С каким волнением я ждал вас! Как часто я открывал и закрывал дверь той маленькой комнаты, которую снял в доме, чтобы иметь право входить в него с ключом, общим для всех жильцов! Ах, мадемуазель Инженю, вот уже шесть недель, как я вижу вас каждый день, и вот уже третий день я говорю с вами украдкой: так больше я не могу, вы должны сказать, что вы думаете обо мне.
— Господин Кристиан, я думаю, что вы очень добрый молодой человек и слишком ко мне снисходительны.
— И это все?
— Но эта снятая вами комната, где вы не живете, этот костюм, который вы обычно не носите, та поспешность, с какой вы спрашиваете меня о том, что женщинам может внушить только привычка…
— Привычка?..
— И, наконец, господин Кристиан, вы ясно разбираетесь в своем сердце, а я своего сердца не понимаю.
— Мадемуазель, мне кажется, что вы можете себя скомпрометировать, если соседи увидят, как мы беседуем на лестничной площадке.
— Тогда, господин Кристиан, давайте простимся.
— Как! Вы даже не предложите мне посидеть с вами в вашей комнате, поговорить с вами?.. Неужели, мадемуазель, вы совсем меня не любите?
— Почему, господин Кристиан, вы решили, что я должна вас любить?
— О, я считал вас более нежной: ваши глаза говорили совсем иное, нежели ваши уста.
— Сверху идут… Уходите, уходите скорее!
— Это очень любопытная старуха, у которой я снимаю комнату… Если она увидит нас…
— О Боже, — прошептала Инженю, — уходите!
— Вот и на нижнем этаже открылась дверь. Как быть?
— Они подумают дурное, но я ничего дурного не делаю! — с огорчением воскликнула Инженю.
