— Никаких льгот в обход закона. Все только по старшинству. Пусть прибыль от этого дела достанется самым заслуженным. Идите, ребята.
Два муниципальных гвардейца подошли к Тому, набросили ему на шею веревку и для большей надежности три раза обернули ее вокруг морды. Том не оказал ни малейшего сопротивления: удары прикладом сделали его на редкость сговорчивым. Отойдя от Одеона шагов на сорок, один из гвардейцев предложил:
— Вот что: погода сейчас отличная, может быть, не будем нанимать фиакр, пусть этот гражданин прогуляется.
— А мы получим по пятьдесят су вместо тридцати.
— Принято единогласно.
Через полчаса они стучали в дверь дома № 109. С третьего раза им отворила не совсем проснувшаяся привратница.
— Смотрите, мамаша-резвушка, — обратился к ней гвардеец, — вот один из ваших жильцов. Признаете ли вы, что это частное лицо принадлежит к вашему зверинцу?
— Еще бы, — ответила привратница, — это медведь господина Декана.
В тот же день Одри принесли домой счет за пирожные на сумму семь франков пятьдесят сантимов. Но министр Шахабахама I легко доказал свое алиби: он дежурил в Тюильри.
Что касается Тома, с тех пор он испытывал беспредельный страх перед достойным уважения войском, которое наградило его ударами приклада по спине и заставило идти пешком, хотя он заплатил за фиакр.
Поэтому читатель не удивится, узнав, что при виде показавшегося в дверях гостиной муниципального гвардейца Том немедленно отступил в самую глубину сада. Ничто так не прибавляет человеку храбрости, как зрелище бегущего врага. Впрочем, как мы и говорили, этот муниципальный гвардеец был не лишен смелости, и он погнался за Томом; медведь, прижатый к стене, попытался было на нее влезть, но после двух или трех попыток увидел, что на это рассчитывать нечего, встал на задние лапы и приготовился обороняться, применив в этих обстоятельствах приемы бокса, преподанные ему его другом Фо.
Гвардеец тоже не зевал и напал на противника по всем правилам искусства. После третьего выпада он сделал финт головой и нанес удар ногой; Тому удалось отразить его по второй позиции. Гвардеец угрожал Тому прямым ударом; Том снова перешел к защите, перехватил оружие и, вцепившись изо всех сил лапой в гарду сабли врага, так резко дернул его за руку, что вывихнул ему запястье. Гвардеец выронил саблю и оказался во власти противника.
К счастью для последнего и к несчастью для Тома, в эту минуту подоспел комиссар; увидев в происходящем акт неповиновения вооруженным силам, он вытащил из кармана шарф, трижды обмотал его вокруг своего живота и, почувствовав себя под защитой, приказал капралу с девятью солдатами спуститься в сад и готовиться к бою, а сам остался на крыльце командовать.
Том, озабоченный этими приготовлениями, позволил муниципальному гвардейцу удалиться (при этом тот поддерживал свою правую руку левой); сам же он остался неподвижно стоять у стены.
Начался допрос. Том обвинялся в ночном проникновении со взломом в жилой дом и в совершении покушения на убийство должностного лица — покушения, не удавшегося по причинам, не зависевшим от воли преступника; будучи не в состоянии представить свидетелей защиты, он был приговорен к смертной казни, вследствие чего капралу было предложено привести приговор в исполнение, и тот отдал приказ солдатам зарядить ружья.
В толпе, явившейся следом за патрульными, воцарилось глубокое безмолвие, нарушаемое лишь голосом капрала: он командовал расстрелом и последовательно руководил его ходом, считая до двенадцати. Все же после команды «целься» он счел своим долгом в последний раз оглянуться на комиссара, и тогда среди присутствующих послышался сочувственный шепот, но комиссар полиции, которого побеспокоили во время завтрака, был непреклонен и в знак подтверждения приказа поднял руку.
— Пли! — скомандовал капрал.
Солдаты повиновались, и несчастный Том, простреленный восемью пулями, упал замертво.
В это время Александр Декан вернулся домой с письмом от г-на Кювье: он открывал перед Томом двери Ботанического сада и обещал ему жизнь более долгую, чем у Мартена.
IX
КАК КАПИТАН ПАМФИЛ УСМИРИЛ БУНТ НА БОРТУ БРИГА «РОКСОЛАНА» И ЧТО СЛУЧИЛОСЬ ПОТОМ
Том был уроженцем Канады; он принадлежал к травоядной породе, которая обычно обитает в горах, расположенных между Нью-Йорком и озером Онтарио; но зимой, когда снег прогоняет медведей с обледеневших вершин, множество изголодавшихся зверей иногда спускаются до самых предместий Портленда и Бостона.
А если теперь нашим читателям хочется узнать, каким образом с берегов реки Святого Лаврентия Том перебрался на берега Сены, пусть они соблаговолят перенестись в конец 1829 года и последовать за нами через весь Атлантический океан. Там, между Исландией и мысом Фарвель, они увидят идущий своим умеренным ходом бриг нашего давнего друга капитана Памфила, изменившего на этот раз пристрастию к Востоку, — он направился к полюсу, но не для того чтобы, подобно Россу или Парри, отыскивать проход между островом Мелвилл и островом Банкс; нет, цель его была более практичной, а главное — более корыстной: капитан Памфил, которому оставалось ждать еще два года, пока будет готов для него груз слоновой кости, воспользовался этим обстоятельством, чтобы попытаться распространить в северных морях ту систему обмена, какую он, как мы видели, столь успешно применял в Индийском архипелаге. Арена его прежних подвигов становилась бесплодной вследствие его частых встреч с плавающими в тех широтах судами; впрочем, он нуждался и в перемене обстановки. Только на этот раз капитан Памфил искал не пряности или чай, теперь он имел дело главным образом с ворванью.
Зная привычки нашего отважного флибустьера, читатель поймет, что тот не тратил времени, чтобы набрать в свою команду матросов-китобоев, и не обременял свое судно баркасами, тросами и гарпунами. Он удовольствовался тем, что перед выходом в море осмотрел фальконеты, каронады и пушку восьмого калибра, служившие, как мы уже говорили, балластом, проверил ружья, приказал наточить абордажные сабли, запасся продовольствием на шесть недель, прошел Гибралтарским проливом и к сентябрю, то есть к тому времени, когда промысел в самом разгаре, поднялся до шестидесятого градуса широты и немедленно приступил к делу.
Капитан Памфил, как мы видели, очень любил приходить на готовенькое, поэтому он имел дело преимущественно с судами, по ходу которых узнавал, что они надлежащим образом загружены. Нам известна его манера действовать в этих деликатных обстоятельствах, и он не внес в нее никаких изменений, несмотря на изменившиеся координаты, — стало быть, незачем говорить о ней нашим читателям, и мы ограничимся сообщением о том, что она полностью себя оправдала. У него было всего-навсего пятьдесят пустых бочек на борту, когда случай свел его вблизи Ньюфаундлендской банки с судном, возвращавшимся с ловли трески. Нам известно, что капитан Памфил, занимаясь крупными спекуляциями, в то же время не пренебрегал и мелкими, так что он не стал упускать случая пополнить свой груз. Взамен пустых бочек, перекочевавших на рыболовное судно, последнее сочло за удовольствие прислать на «Роксолану» пятьдесят бочек с рыбой. Поликар заметил, что полные бочки были на три дюйма ниже пустых, но капитан Памфил соблаговолил извинить эту неточность, приняв во внимание, что треска была свежепосоленной; он лишь заглянул в каждую бочку, желая убедиться, что рыба хорошего качества, затем, в ходе осмотра, он приказывал заколачивать бочки одну за другой и переносить их в трюм, за исключением одной, оставленной им для личного потребления.
