– А во сколько обошлась бы нам обычная настольная модель,
Барт?
Уже наполовину погрузившись в сон, он ответил:
– Ну, пожалуй, «Моторолу» мы могли бы купить за двадцать
восемь, может быть, тридцать долларов. Что же касается «Филко», то…
– Я говорю не о радио, а о телевизоре. Он сел на кровати,
включил лампу и посмотрел ей в лице. Он лежала обнаженной, простыня лишь слегка
прикрывала ее бедра, и, хотя она улыбалась, он понял, что она это серьезно. Это
была улыбка-вызов. – Мэри, мы не можем позволить себе купить телевизор.
– Так сколько стоит настольная модель? «Джи И» или «Филко»
или что-нибудь в этом роде?
– Новая?
– Новая.
Он поразмыслил над этим вопросом, наблюдая за игрой света и
тени на восхитительных округлостях ее грудей. Она была тогда куда стройнее (но
и сейчас про нее не скажешь, что она толстушка, – упрекнул он самого себя; а
никто этого и не говорил, Фредди, мой мальчик, никто этого и не говорил),
какой-то более живой, что ли. А когда она причесывалась, даже ее волосы,
потрескивая, передавали свое собственное сообщение:
живые, подвижные, одушевленные…
– Около семисот пятидесяти долларов, – сказал он, думая, что
это погасит ее улыбку. Но этого не произошло.
– Ну так посмотри, – сказала она, устраиваясь на кровати в
позе лотоса.
– Я смотрю, – сказал он, усмехаясь.
– Да не на это. – Она засмеялась, и лицо ее залилось краской
(хотя, он это отчетливо помнил, простыню она так и не натянула).
– Что ты задумала?
– Почему мужчины хотят иметь телевизор? – спросила она. –
Чтобы смотреть спортивные передачи по субботам и воскресеньям. А почему женщины
хотят иметь телевизор? Чтобы смотреть днем эти мыльные оперы. Пока гладишь,
можно слушать, а сделал работу – клади ноги на стол и смотри. А теперь
предположи, что каждый из нас найдет себе какое-нибудь занятие, которое
приносит деньги, на то время, когда мы обычно просто бездельничаем…
– Ага. Читаем книгу, например, или даже занимаемся любовью?
– вставил он.
– Для этого мы всегда сумеем найти время, – сказала она и
засмеялась, а потом покраснела, и ее темные глаза сверкали в свете лампы, и
свет этот отбрасывал теплую, полукруглую тень у нее между грудей, и в этот
момент он понял, что сдастся, что пообещает ей напольный «Зенит» за пятнадцать
сотен, лишь бы она позволила ему снова заняться с ней любовью, и при этой мысли
он почувствовал, что у него наступает эрекция, почувствовал, как змея
превращается в камень – как сказала как-то раз Мэри, слегка перебрав на новогодней
вечеринке у Ридпатов (и сейчас, восемнадцать лет спустя, он почувствовал, как
змея превращается в камень – при одном лишь воспоминании).
– Хорошо, согласен, – сказал он. – Я готов работать по
выходным, а ты будешь трудиться днем. Но скажи мне, дорогая Мэри, моя Мария,
которая уже не совсем дева, чем же мы будем заниматься?
Радостно хихикая, она прыгнула на него, и ее груди легли
мягкой тяжестью на его живот (в те дни он был достаточно плоским, Фредди, ни
малейшего признака брюшка). – Вот в этом-то весь и фокус! – сказала она. –
Какое сегодня число? Восемнадцатое июня?
– Да.
– Так вот, ты будешь работать по выходным, а восемнадцатого
декабря мы сложимся…
– …и купим тостер, – сказал он, усмехнувшись.
– …купим телевизор, – сказала она торжественно. – Я уверена,
что у нас получится, Барт. – Потом она снова захихикала. – Но самое забавное
будет в том, что мы пока не скажем друг другу, что за работу каждый из нас себе
нашел.
– Лишь бы, придя домой, я не увидел над дверью красный
фонарь, – сказал он, капитулируя.
Она схватила его за плечи, взобралась на него и стала щекотать.
Щекотка плавно перешла в ласки.
– Приди ко мне, – прошептала она, вжимаясь в его шею, и
обхватила жезл его страсти с нежной, но мучительной силой, в одно и то же время
направляя и сдавливая его. – Войди в меня, Барт.
Позже, снова в темноте, скрестив руки под головой, он
сказал:
– Так мы не скажем друг другу?
– Нет.
– Мэри, а откуда у тебя возникла эта идея? Из-за того, что я
сказал, что Донна Апшоу устала подавать арахисовые орешки половине окрестных
жителей?
Когда она ответила, в ее голосе уже не было смешинок. Он был
ровным, резким и совсем чуть-чуть пугающим – легкое дуновение зимы в теплом
июньском воздухе их квартиры на третьем этаже без лифта.
– Я не люблю быть чьим-то нахлебником, Барт. И я им не буду.
Никогда.
Следующие полторы недели он так и сяк обдумывал ее
неожиданное предложение, размышляя о том, что же, черт возьми, ему надо делать,
чтобы заработать свою половину от семисот пятидесяти долларов (а то и добрые
три четверти, раз уж на то пошло) за следующие двадцать или около того
уик-эндов. Он уже был слегка староват, чтобы стричь лужайки в округе. А Мэри
приобрела такой вид – такой самодовольный вид, – что ему оставалось только
предположить, что она для себя уже все решила. Пора тебе обуть свои беговые
кроссовки, – сказал он себе и не мог не рассмеяться вслух.
Прекрасные были деньки, не так ли, Фредди? – спросил он себя
в тот момент, когда Форрест Такер и «Армия Ф» уступили место рекламному ролику
овсяных хлопьев, в котором мультипликационный ролик уверял, что «Трикс» –
лучшая пища для детей. Ты абсолютно прав, Джорджи. Это были великие дни, мать
твою за ногу.
Однажды после работы он отпирал дверцу своей машины и
случайно взглянул на большую дымовую трубу позади химчистки. В этот момент его
осенило.
Он положил ключи в карман и вернулся обратно, чтобы
поговорить с Доном Таркингтоном. Дон откинулся в своем кресле и, сложив руки на
груди, посмотрел на него из-под косматых бровей, которые уже начали седеть,
равно как и волосы, которые кустились у него в ушах и завивались в носу.
– Покрась трубу, – сказал Дон.
Он кивнул.
– Работать будешь по выходным.
Он снова кивнул.
– Плата – триста долларов. Еще кивок.
– Ты – сумасшедший.
Он расхохотался.
Дон слегка улыбнулся.
– Ты что, пристрастился к наркотикам, Барт?
– Нет, – ответил он. – Но у меня тут одна договоренность с
Мэри.
– Пари? – Косматые брови приподнялись на полмили.
– Да нет, тут более деликатное дело. Соревнование, можно
сказать. Как бы то ни было, Дон, трубу необходимо покрасить, а мне нужны три
сотни долларов. Что ты на это скажешь? Профессиональный маляр запросил бы за
эту работу четыреста двадцать пять долларов. – Проверил, значит.
