– Том послал туда Гарри Джонса. Он вернулся с грузом около
пяти минут назад.
– Хорошо, – сказал он. Но ничего хорошего не было. Все было
просто отвратительно. Он подумал было спуститься в мойку и засыпать в
стиральные машины столько «Гексолита», чтобы можно было сжечь все белье – когда
отжимка закончится и Поллак откроет машины, там останутся лишь небольшие кучки
серого пуха. Вот это было бы действительно хорошо.
Филлис что-то сказала, но он пропустил это мимо ушей.
– Что? Я не расслышал, извините.
– Я говорю: звонил мистер Орднер. Он просил, чтобы вы
немедленно ему перезвонили, как только появитесь. А еще звонил какой-то человек
по имени Гарольд Свиннертон. Говорил, что какие-то патроны уже поступили.
– Гарольд? – переспросил он. Потом он вспомнил. «Оружейный
магазин „Харви“. Вот только Харви давно уже мертв, как дверной гвоздь. – Да,
хорошо.
Он прошел в свой кабинет и закрыл дверь. Табличка на столе
по-прежнему сообщала:
ПОДУМАЙ!
Это может оказаться для тебя внове.
Он взял ее со стола и бросил в корзину для бумаг. Он сел за
стол, достал из коробки всю свежую корреспонденцию и отправил ее вслед за
табличкой, не читая. Потом он выдержал паузу и оглядел кабинет. Слева от него
на стене висели два диплома в рамке – один из колледжа, другой из Прачечного
Института, который он посещал летом шестьдесят девятого и семидесятого года.
Позади него висела большая увеличенная фотография, на которой он и Рэй
Таркингтон пожимали друг другу руки на стоянке «Блу Риббон», только что заново
заасфальтированной. Оба они улыбались. На заднем плане виднелась прачечная, три
грузовика стояли задом к грузовому подъезду, дымовая труба все еще выглядела
белой и очень чистой.
Он занимал этот кабинет с шестьдесят седьмого года, в
течение шести лет. Стало быть, он вселился в него еще до Вудстока, еще до штата
Кент, еще до прихода Никсона к власти. Годы его жизни миновали в этих четырех
стенах. Миллионы вдохов и выдохов, миллионы биений сердца. Он снова огляделся
вокруг, стараясь определить, чувствует ли он хоть что-нибудь.
Он чувствовал легкую грусть. И больше ничего. Ровным счетом
ничего.
Он расчистил свой письменный стол, вышвырнул в мусорную
корзину личные бумаги и личные бухгалтерские книги. Он написал свое заявление об
увольнении (на обратной стороне отпечатанного на машинке листка с составом
моющей смеси) и положил его в один из конвертов, которые обычно использовались
для переписки с клиентами. Оставил он только вещи не личного характера –
скрепки, клейкую ленту, толстую чековую книжку, скрепленную резинкой пачку
незаполненных путевых листов и тому подобное.
Потом он встал со стула, снял со стены дипломы и тоже
швырнул их в мусорную корзину. Стекло, покрывавшее диплом Прачечного Института,
разлетелось на кусочки. Прямоугольники на тех местах, где все эти годы висели
дипломы, были немного ярче, и это было все.
Зазвонил телефон, и он поднял трубку, ожидая услышать на
другом конце голос Орднера. Но это оказался Рон Стоун. Он звонил снизу.
– Барт?
– Слушаю.
– Джонни умер полчаса назад. Похоже, у него даже не было
шанса выкарабкаться.
– Мне ужасно жаль. Пожалуй, я отдам распоряжение о конце
работы на сегодня.
Рон вздохнул.
– Да, пожалуй, так было бы лучше всего. Но ты уверен, что
наши гребаные боссы тебе потом не накостыляют?
– Я больше не работаю на гребаных боссов. Я только что
написал заявление об увольнении. – Ну вот, все. Теперь это стало фактом.
На том конце линии воцарилось мертвое молчание. Ему даже был
слышен отдаленный гул стиральных машин и шипение гладильного пресса. Каток –
так они его называли, очевидно думая о том, что случится с человеком, если его
затянет внутрь.
– Я, наверно, тебя неправильно расслышал, – сказал, наконец,
Рон. – Мне показалось, что ты сказал…
– Ты все правильно расслышал, Рон. Я ухожу. Было очень
приятно работать с тобой, с Томом и даже с Винни, во всяком случае, когда ему
удавалось держать язык за зубами. Но все кончилось.
– Эй, послушай меня, Барт. Не принимай все это так близко к
сердцу. Я знаю, что этот случай произвел на тебя угнетающее впечатление, ты
расстроился…
– Это не из-за Джонни, – перебил он, сам не зная, правда это
или нет.
Может быть, если бы не этот случай, он еще бы сумел
собраться и сделать усилие, чтобы спасти себя, спасти свою благополучную жизнь,
которая текла под защитным колпаком рутины в течение последних двадцати лет. Но
когда священник быстро прошел мимо них по коридору, едва ли не сбиваясь на бег,
торопясь к тому месту, где лежал умирающий или уже умерший Джонни, и когда у
Арни Уокера вырвался из глотки этот необычный, хриплый, скулящий стон, он
перестал бороться. Это похоже на то, как ведешь машину в гололед, и ее заносит,
а ты все крутишь руль, и думаешь, что еще можешь восстановить контроль, или
убеждаешь себя, что думаешь, а потом просто отпускаешь руль, закрываешь глаза и
ждешь.
– Это не из-за Джонни, – повторил он.
– Хорошо, но… Послушай… Я хочу тебе сказать… – Голос Рона
звучал очень расстроено.
– Хорошо, Рон, спасибо тебе, я поговорю с тобой позже, – сказал
он, не зная, сдержит ли свое обещание или нет. – Пойди, выстави их всех за
дверь.
– О'кей. О'кей, но… Он осторожно повесил трубку.
Он вынул из ящика телефонную книгу и просмотрел графу
«Оружейные магазины». Найдя то, что искал, он набрал номер «Оружейного магазина
Харви».
– Алло, магазин Харви.
– Это Бартон Доуз.
– Ааа, отлично. Эти патроны поступили вчера поздно вечером.
Я же говорил вам, что вы получите их до Рождества, сколько потребуется. Двести
штук.
– Просто прекрасно. Послушайте, единственная трудность в
том, что сегодня днем я буду ужасно занят. Вы будете открыты сегодня вечером?
– Да, мы открыты до девяти часов каждый день вплоть до
самого Рождества.
– О'кей. Попробую заехать к вам часиков в восемь. А если не
получится, то завтра после полудня точно буду у вас.
– Я вас жду. Послушайте, а вы выяснили, это Бока Рио или
нет?
– Бока что? – Ах да, как же он мог забыть, Бока Рио –
местность в Мексике, куда его двоюродный брат Ник Адаме вскоре отправится на
охоту. – Бока Рио, точно. Да, мне кажется, так оно и есть.
– Господи, как я ему завидую. Я там провел лучшие дни в моей
жизни.
– Хрупкая договоренность о прекращении огня пока
соблюдается, – проговорил он. Неожиданно в голове у него возник образ головы
Джонни Уокера, установленной на каминной полке Стивена Орднера, прямо над
электрическим бревном. И небольшая полированная бронзовая табличка с надписью:
