– Ладно, – сказал он. Живот вел себя хуже некуда. К горлу
подступала тошнота.
– Здесь чистое место, – сказал Мальоре, – и я знаю на все
сто, что здесь чисто. Более того, я знаю, что ты чист, хотя если дальше будешь
продолжать разгуливать с такими разговорами, то вряд ли останешься чистым. Но я
тебе все равно кое-что расскажу. Около двух лет назад пришел ко мне один ниггер
и заявил, что ему нужна взрывчатка. А взорвать он собирался не какую-то там
поганую дорогу, а, мать твою за ногу, ни больше ни меньше, как здание
федерального суда, разорви его яйца.
Не надо больше ничего рассказывать, – думал он. – Боюсь,
меня сейчас стошнит. У него было такое чувство, будто желудок его наполнен
перьями, и все они щекочут его изнутри.
– Я достал ему взрывное устройство, – сказал Мальоре. – Мы
поторговались. Он поговорил со своими ребятами, я – со своими. Он заплатил
деньги. Очень много денег. Я отдал ему устройство. Слава богу, парня и двух его
дружков взяли еще до того, как они успели грохнуть эту штуку. Но ты знаешь, что
интересно: я не потерял ни одной минуты сна, мучаясь мыслями, не сдадут ли они
меня легавым, или прокурору штата, или фэбээрешникам. И знаешь почему? Потому
что я не мучался этими мыслями. Этот парень был с целой сворой чокнутых, и не
просто чокнутых, а чокнутых ниггеров, а это самый тяжелый случай, доложу я
тебе. А свора чокнутых – это совсем другое дело. Один такой психопат как ты –
ему на все наплевать. Он сгорает себе – как лампочка в прихожей. Но если таких
психопатов тридцать и трое из них попались, то эти трое закрывают рот на
молнию, и никто от них не добьется ни единого словечка.
– Ладно, – сказал он снова. Глаза давило и жгло.
– Послушай, – сказал Мальоре уже немного поспокойнее. –
Брось ты это дело. Все равно за три куска ты не купишь того, что тебе нужно.
Это черный рынок, и ничего тут не поделаешь. Чтобы достать столько взрывчатки,
надо потратить в три или четыре раза больше.
Он ничего не отвечал. Уйти он не мог, пока Мальоре его не
отпустит. Все это было словно в каком-то кошмарном сне, но только это было не в
кошмарном сне. Ему приходилось постоянно повторять самому себе, что он не
должен позволять себе никаких глупостей в присутствии Мальоре. Например, не
должен щипать себя в надежде проснуться.
– Доуз.
– Что?
– Все равно от этого не будет никакого толку. Разве ты сам
этого не понимаешь? Ты можешь взорвать человека, ты можешь взорвать скалу, ты
можешь уничтожить какое-нибудь прекрасное произведение искусства, как тот
сумасшедший говнюк, который отправился с молотком крушить скульптуру
Микеланджело, чтоб у него хрен сгнил и отвалился! Но невозможно взорвать
здания, дороги и тому подобное. Именно этого не могут понять эти чокнутые
негритосы. Ну, хорошо, взорвут они здание федерального суда, так ведь власти
построят еще два таких суда на этом месте! Один для того, чтобы заменить
взорванный, а другой – для того, чтобы дрючить задницу каждому негритянскому
козлу, который попадется им в лапы. Ну, будут они убивать полицейских. Так на
место каждого убитого полицейского наймут шесть новых, и у каждого из них палец
будет чесаться нажать на курок при виде ниггера. Ты не можешь выиграть, Доуз.
Будь ты черный или белый. Если ты встанешь на пути этой дороги, они закопают
тебя в землю вместе с твоей работой и твоим домом.
– Мне надо идти, – услышал он свой хриплый голос.
– Да, ты неважно выглядишь. Тебе надо вывести всю эту дрянь
из организма. Если хочешь, я тебе могу подыскать старую шлюху. Старую и глупую.
Если хочешь, можешь избить ее до полусмерти. Избавься от этого яда. Ты мне
вроде как немного понравился, и я хочу… Он побежал. Он ринулся, не глядя
вокруг, за дверь, через всю контору и на улицу, под снег. Там он остановился,
дрожа и глотая ртом снежный морозный воздух. Неожиданно им овладела
уверенность, что сейчас Мальоре выйдет за ним, возьмет его за воротник, отведет
его в контору и будет говорить с ним до скончания века. И когда архангел
Гавриил затрубит, возвещая конец света, Одноглазый Салли все еще будет
терпеливо объяснять ему непобедимость всех государственных структур во всем
мире и подкладывать под него старую уродливую шлюху.
Когда он добрался домой, величина снежного покрова достигла
уже почти шести дюймов. По дороге уже прошли снегоочистители, и чтобы выехать
на шоссе, ему пришлось преодолеть на своей «ЛТД» целую баррикаду подмерзшего
снега. Впрочем, «ЛТД» это не составило особого труда. Это была хорошая мощная
машина.
Весь дом был погружен в темноту. Он вошел в дверь и затопал
ногами о коврик, стряхивая снег с ботинок. В доме стояла полная тишина. Даже
Мерв Гриффин не болтал со знаменитостями.
– Мэри? – позвал он. – Ответа не было. – Мэри? Несколько
секунд он тешил себя мыслью, что ее нет дома, но вскоре из гостиной до него
донесся ее плач. Он снял пальто, повесил его на вешалку и убрал в шкаф. На дне
шкафа под вешалкой стояла небольшая ванночка. Ванночка была пуста. Мэри ставила
ее туда каждую зиму, чтобы туда стекали капли от тающего снега. Иногда он
удивлялся: ну кому может быть дело до каких-то там капель в шкафу? Теперь ответ
открылся ему во всей своей простоте. Мэри было дело. Вот кому.
Он прошел в гостиную. Она сидела на диване напротив темного
экрана телевизора и плакала. Она не вытирала слезы платком. Руки безвольно
лежали по бокам. Она обычно всегда старалась скрыть свои слезы: шла наверх в
свою спальню или, если слезы заставали ее врасплох, закрывала лицо руками и
пряталась в носовой платок. Поэтому сейчас ее лицо показалось ему каким-то
голым и даже непристойным, словно лицо чудом оставшейся в живых жертвы
авиационной катастрофы. У него защемило сердце.
– Мэри, – сказал он мягко.
Она продолжала плакать, не поднимая глаз. Он подошел и сел
рядом с ней.
– Мэри, – сказал он. – Все вовсе не так плохо, как кажется.
Совсем не так плохо. – Но сам он не был уверен в своих словах.
– Это конец всего, – сказала она прерывающимся от слез
голосом. Как ни странно, но красота, которую она так никогда и не достигла или
же навсегда потеряла, в этот момент освещала ее лицо своим сиянием. В этот
момент полной катастрофы она была прекрасна.
– Кто тебе это сказал?
– Да все мне сказали! Все! – закричала она. Она по-прежнему
не смотрела на него, но рука ее дернулась в резком, стремительном жесте и вновь
упала на колени. – Том Гренджер позвонил. Потом позвонила жена Рона Стоуна.
Потом позвонил Винсент Мэйсон. Они все спрашивали меня, что с тобой случилось.
А я не знала! Я вообще не знала, что что-то с тобой не так.
– Мэри, – сказал он и попытался взять ее за руку. Она
отдернула ее, словно он был болен какой-то заразной болезнью.
– Ты решил наказать меня? – спросила она, наконец-то подняв
на него глаза. – Я угадала? Ты действительно наказываешь меня?
– Нет, – сказал он поспешно. – Нет, Мэри, нет. – Ему
хотелось заплакать, но он знал, что этого делать нельзя. Это было бы неверным
шагом.
