Его член по-прежнему был сильно эрегирован и неудобно
упирался в грубую ткань брюк. В прежние деньки, когда кровать была лишь одной
из многочисленных площадок для их игр, Мэри частенько называла его напрягшийся
член кремнистым утесом или змеей, превратившейся в камень. Он расстегнул молнию
брюк, но эрекция не спадала, и тогда он встал. Через некоторое время эрекция
прекратилась, и он снова сел.
Когда новости кончились, начался фильм «Мозг с планеты
Эраус» с Джоном Эгаром в главной роли. Он уснул перед экраном телевизора, так и
не выпустив из рук командный модуль. Через несколько минут ткань его брюк вновь
вздулась в паху. Возбуждение вернулось украдкой, словно убийца, пришедший на
место своего преступления.
7 декабря, 1973
Но он все-таки поднялся к ней ночью.
Ему вновь приснился сон о собаке мистера Пьяцци, и на этот
раз, еще до того как собака с рычанием бросилась на мальчика, он уже знал, что
это был Чарли. Сон от этого стал еще ужаснее, и когда собака мистера Пьяцци
прыгнула, он проснулся ценой огромного усилия воли, словно человек,
выбирающийся из неглубокой песчаной могилы.
Он ухватился руками за воздух, ??ще не проснувшись
окончательно, и полностью утратил чувство равновесия. Он застыл на мгновение на
краю кушетки, где он, в конце концов, устроился вечером, не понимая, где он
находится, охваченный ужасом за своего мертвого сына, который снова и снова
умирал в его кошмарных снах.
Он упал на пол, больно стукнувшись головой и ушибив плечо.
Теперь он уже достаточно стряхнул с себя сон, чтобы понять, что он находится в
своей собственной гостиной и сон уже кончился. Окружившая его реальность была
плачевной, но, во всяком случае, не такой пугающей.
Что он сделал? Его неожиданно захлестнула целостная картина
того, что он сделал со своей жизнью, своего рода отвратительный гештальт
[8]
.
Он разорвал свою жизнь на части, словно никому не нужную тряпку. Все пошло
наперекосяк. Ему было плохо. Он ощущал у себя во рту застоявшийся привкус
«Южного Утешения», и к горлу его поднялась отвратительная кисловатая волна. Он
сглотнул и подавил рвоту.
Его охватила дрожь, и он обхватил колени в напрасной попытке
унять ее. Ночью все выглядело в каком-то странном свете. Что это он тут делает,
сидя на полу в гостиной, прижимаясь к груди коленями и дрожа, словно старый
алкоголик в подворотне? Или как кататоник, как гребаный психопат – вот это уже
ближе к истине. Неужели это правда? Неужели он действительно сошел с ума?
Неужели он не просто странный тип, не просто хрен моржовый, у которого поехала
крыша, а самый настоящий сумасшедший? Мысль эта вызвала в нем новый приступ
ужаса. Неужели он действительно ездил к гангстеру, пытаясь достать взрывчатку?
Неужели он действительно прячет в гараже кольт сорок четвертого калибра и
винтовку, из которой можно убить слона? Жалкий, скулящий звук вырвался у него
из горла, и он осторожно поднялся, похрустывая костями, словно столетний
старик.
Не позволяя себе больше ни о чем думать, он поднялся по
лестнице и шагнул в спальню.
– Оливия? – прошептал он. Все это было нелепо, словно сцена
из старого фильма с Рудольфом Валентине. – Ты спишь или нет?
– Нет, не сплю, – отозвалась она. Голос ее действительно не
показался ему сонным. – Я не могла заснуть из-за этих часов. Ну, электронных.
Они то и дело щелкали. Пришлось выдернуть их из розетки.
– Ну и хорошо, – сказал он, подумав о том, как нелепо звучит
его фраза. – Мне приснился очень плохой сон.
Раздался шорох сброшенного покрывала.
– Иди сюда. Ложись рядом со мной.
– Я…
– Заткнешься ты наконец?
Он лег рядом с ней. Она была абсолютно голой. Они занимались
любовью. Потом уснули.
К утру температура на улице понизилась до десяти градусов.
Она спросила, получает ли он газету.
– Раньше получали, – ответил он. – Газеты разносил Кенни
Аполингер. Теперь его семья переехала в Айову.
– В Айову, стало быть, – задумчиво повторила она и включила
радио. Мужской голос рассказывал о погоде. Будет холодно и ясно.
– Хочешь, я поджарю тебе яйцо?
– Два, если есть.
– Конечно. Слушай, по поводу этой ночи, я хотел тебе
сказать…
– Да хватит тебе об этом! Я кончила. Со мной это случается
крайне редко. Мне понравилось.
Он почувствовал, как в душе у него зашевелилась тайная
гордость. Скорее всего, она поняла это, а может быть, даже намеренно вызвала у
него это чувство. Он поджарил яичницу. Два яйца для нее, два – для себя.
Жареные хлебцы и кофе. Она выпила три чашки. С сахаром и со сливками.
– Так что же ты собираешься делать? – спросила она после
завтрака.
– Отвезу тебя на автостраду, – ответил он, не задумываясь.
Она нетерпеливо махнула рукой.
– Да я не об этом тебя спрашиваю. О твоей жизни.
Он усмехнулся. – Серьезные вопросы ты задаешь с утра
пораньше.
– Вопрос действительно серьезный, – ответила она. – Но не
для меня, а для тебя.
– Не знаю, я как-то не задумывался об этом, – сказал он. –
Знаешь, раньше… – Он слегка подчеркнул слово раньше, чтобы обозначить ту часть
своей жизни, которая уже скрылась за горизонтом. -…до того, как топор упал, мне
кажется, я чувствовал себя примерно так же, как приговоренный в камере
смертников. Все казалось каким-то нереальным. Словно я живу в каком-то
стеклянном сне, который никогда не кончится. А теперь все снова стало реальным,
настоящим. Вот эта ночь, например… Она была настоящей.
– Я рада, – сказала она, и слова ее прозвучали искренне. –
Но что ты все-таки собираешься делать?
– Бог его знает.
– Это грустно, – сказала сна.
– Вот как? – спросил он. И это был не просто риторический
вопрос.
Они снова сидели в машине, направляясь по шоссе № 7 в
сторону Лэнди. В предместьях на шоссе была пробка, и то и дело приходилось
останавливаться. Люди направлялись на работу. Когда они проезжали мимо
строительных работ на 784-й автостраде, рабочий день там уже начинался. Люди в
желтых защитных строительных касках и зеленых резиновых сапогах залезали в
машины. Морозные облачка вырывались у них изо рта. Двигатель одного из
оранжевых асфальтоукладчиков фыркнул, фыркнул еще раз, потом дернулся, громко
кашлянув, словно выплюнувшая снаряд пушка, потом снова фыркнул и привычно
затарахтел. Водитель время от времени поддавал газу, и звук двигателя был похож
на шум отдаленного сражения.
