– Моя сестра говорит, что тебе лучше, – сказал Бэрк, с трудом проглотив ком в горле.
– Мне лучше.
Ее голос уже не напоминал воронье карканье, осталась лишь легкая хрипотца.
– Мне кажется, завтра я могла бы подняться ненадолго. И еще, Бэрк, я просто умираю от желания принять ванну…
– Да, Диана мне говорила. Только я кое-чего не понимаю: разве не ты когда-то меня уверяла, что терпеть не можешь ванн?
Она пожала плечами, скрывая улыбку:
– Все верно, но ты так часто заставлял меня их принимать, что я к ним уже привыкла.
– Понятно. Что ж, думаю, это можно устроить, если ты справишься с помощью одной Дианы.
– Конечно, справлюсь!
– На всякий случай помни: я буду просто счастлив протянуть руку помощи.
– Спасибо, но не стоит себя затруднять.
– Меня это вовсе не затруднит!
– Уверяю тебя, твоя помощь не понадобится.
– Ну, если ты так твердо уверена…
– Совершенно уверена.
Они улыбнулись друг другу, наслаждаясь редкостной минутой покоя и согласия.
– Мне нравится твоя сестра, Бэрк. Она так добра ко мне!
Он взглянул на нее с легким удивлением, но кивнул в знак согласия.
– Твоя сводная сестра тоже меня навестила сегодня утром.
– Оливия?
Теперь он был удивлен по-настоящему.
– Чего она хотела?
– Оказать мне гостеприимство… в каком-то смысле. Она выразила надежду на мое скорейшее выздоровление и пожелала мне встретить Рождество в кругу семьи. Так она сказала.
– Так и сказала?
Бэрк улыбался и хмурился одновременно.
– Боюсь, тебе придется разочаровать ее в этом, Кэт. Вряд ли ты настолько окрепнешь к Рождеству, чтобы отправиться в путь.
– Скорее всего нет, но мне не хотелось говорить ей об этом. Похоже, она так твердо рассчитывает на мой отъезд…
Кэтрин на мгновение опустила взгляд и вновь подняла его:
– Бэрк?
– Да, любовь моя?
Она вспыхнула. Слова любви так легко и свободно слетали у него с языка, что ей почему-то становилось не по себе.
– Что будет дальше?
Он взглянул на нее в недоумении.
– Когда я поправлюсь. Что ты собираешься со мной делать?
Бэрк долго смотрел на нее, не говоря ни слова, потом отодвинул свой стул и встал. Кэтрин поняла, что подтверждаются ее наихудшие опасения.
– Ты собираешься отвезти меня в Ланкастер, верно? – спросила она с горечью. – Я так и знала.
Бэрк отрицательно покачал головой, но она больше не смотрела на него.
– А теперь, пожалуйста, уходи. Оставь меня одну. Я очень устала.
– Не тревожься ни о чем, Кэт. Думай только о том, чтобы скорее поправиться.
– Не тревожься ни о чем, Кэт. Думай только о том, чтобы скорее поправиться.
– Зачем? Чтобы ты мог поскорее избавиться от меня? Прошу тебя, уходи.
Бэрк нахмурился, глядя на нее сверху вниз и заложив руки за спину. Он и сам не смог бы объяснить, почему не сказал ей правды, но… если бы он признался ей прямо сейчас, что собирается ее отпустить, рискуя при этом своей карьерой и даже головой, она могла бы подумать (что было бы вполне логично), будто он питает к ней какие-то чувства. Она бы не поняла, что им движет исключительно и только благодарность, вернее даже чувство долга, что он лишь пользуется возможностью отплатить ей за жертву, которую она принесла ради него.
Ничего не поделаешь, придется примириться с ее враждебностью, вздохнул Бэрк.
– Ну что ж, спокойной ночи. Спи хорошо.
Она закрыла лицо рукой и отвернулась.
– Постарайся ни о чем не тревожиться, Кэт.
«Ничего, – сказал он себе, – все равно она скоро узнает о моих намерениях».
– Убирайся, – проговорила она сквозь зубы.
– Я пришлю тебе горничную.
Бэрк повернулся и тихо вышел из комнаты.
* * *
Дни проходили быстро и – несмотря на все опасения Кэтрин по поводу того, что с нею будет после выздоровления – не без приятности. Она чувствовала, как к ней постепенно возвращаются силы, и с каждым днем все меньше нуждалась в посторонней помощи. После обеда она совершала ежедневные неторопливые прогулки по комнате, опираясь на руку Дианы. Моцион доставлял удовольствие обеим. Они быстро подружились, и эта дружба крепла с каждой новой встречей. Не желая обманывать подругу и выдумывать какую-то запутанную историю о себе, вроде той, что она вынуждена была рассказать Бэрку, Кэтрин с радостью взяла на себя роль внимательной слушательницы. Диана не мучила новую подругу расспросами о прошлом, приписав ее нежелание упоминать о нем естественной сдержанности. Зато, ободренная доброжелательным вниманием и неподдельным интересом Кэтрин, юная девушка отбросила свою обычную застенчивость и открыла ей собственное сердце, словно у нее вдруг появилась долгожданная, никогда прежде не существовавшая сестра.
Природа наделила Диану проницательным умом, позволявшим ей угадывать людские слабости и пороки, и добрым сердцем, умевшим их прощать. Ее единственным недостатком была полнейшая неспособность оценить по достоинству саму себя. Она с рождения страдала легкой хромотой оттого, что одна нога у нее была чуть короче другой, а в минуты сильного волнения начинала слегка заикаться. Эти мелкие несовершенства стали для нее источником постоянного мучительного смущения и поселили в ее душе глубоко укоренившееся убеждение, что она никчемная дурнушка, причем мачеха и сводная сестра отнюдь не считали нужным выводить ее из заблуждения. Диана не сомневалась, что ей предстоит весь свой век оставаться в тени утонченной, блистательной и светской Оливии. К ее чести надо было добавить, что эта уверенность ни на миг не вызвала зависти в ее душе.
Кэтрин пришлось выслушать подробное повествование об Эдвине Бальфуре, лишь усилившее ее любопытство. Он являлся ближайшим соседом, немного моложе Бэрка, но старше Дианы, знавшей его с раннего детства. Он носил баронский титул, а после смерти отца ему предстояло унаследовать графский. Слушая рассказы Дианы об Эдвине, видя, как оживляется ее личико при каждом упоминании о нем, Кэтрин решила, что этот человек если и не божество, то по крайней мере верховный жрец. Природа наделила его самым красивым лицом и самой великолепной фигурой, он обладал безупречными манерами, обо всем на свете знал больше, чем кто бы то ни было другой, ездил на лошади не хуже самого Бэрка и никогда не проигрывал в карты. Единственное, в чем его можно было упрекнуть, так это в том, что он слишком редко бывал дома, однако пошатнувшееся здоровье его отца исправило и этот недостаток, заставив Эдвина покинуть Лондон, где у него была репутация повесы, и вернуться на Рождество в родовое поместье Блайт-парк.
