— Ну ничего так дамочка развлечется, — киваю я.
Оми знает меня не первый год. Он в курсе, что мое «ничего так» дорого стоит. Высший балл. Отсутствие подлинного восторга я легко и охотно маскирую одобрительными формулировками. А когда по-настоящему зацепило, становится не до церемоний. Это не поза, а просто устройство организма, внешнее поведение никогда не соответствует внутреннему состоянию, самому смешно.
— По-моему, ты сделал этой женщине в сером королевский подарок, — вздыхает Санн. — Я ей почти завидую.
— Сперва чуть не сглупил, — смущенно признается Оми. — Думал просто сделать ее королевой бабочек. Ну, чтобы бабочки слетались к ней отовсюду и порхали вокруг ее головы, куда бы она ни пошла. Но вовремя опомнился. Решил, что было бы нечестно вот так запросто решать за всех здешних бабочек, как им себя вести. В конце концов, бабочки — не ставка. И какого черта, раз так.
— Было бы красиво, — неуверенно говорит Санн.
— Ты тасуй давай, — говорю я. — Руки уже чешутся отыграться.
— Да ладно тебе. Чешутся — ишь.
Оми любит и умеет держать паузы, и с этим, увы, ничего не поделаешь.
Тасовать, теоретически, можно очень долго. Хоть до самого вечера. Улица Радвилу — не то чтобы главная пешеходная магистраль. И даже не второстепенная. Если называть вещи своими именами, тут вообще почти никто не ходит. Туристы сюда не забредают, да и среди местных желающих срезать путь от улицы Тилто до набережной или в обратном направлении совсем немного. Хорошо, что хозяин «Старой лодки» с самого начала сделал ставку на формирование круга завсегдатаев, не особо рассчитывая на случайных клиентов, а то бы давным-давно разорился, и где тогда, скажите на милость, мы бы собирались.
Впрочем, нам-то как раз грех жаловаться, дольше нескольких минут на моей памяти ждать не приходилось. Вот и сейчас, стоило Оми наконец взять карты в руки, как на Радвилу появились сразу трое прохожих. Мальчик с рыжим сеттером на поводке, рано облысевший клерк в темно-синем костюме и старушка с кошелкой, едва ковыляющая на опухших, негнущихся ногах. Из кошелки торчат букеты, составленные из полевых и садовых цветов. До проспекта Гедиминаса, где она обычно торгует, любой из нас, не спеша, дошел бы отсюда минут за пять, а она будет добираться не меньше часа. Но ничего, добредет. А потом, собрав скудную выручку, обратно. И так все лето и осень, ни единого дня не пропуская. Потому что — надо, точка. Снимаю шляпу.
— Бабка явно не из тех, кто легко сдается, — говорю я вслух. — Другие в таком состоянии даже во двор на лавке посидеть не выбираются, а эта — ишь, цветы продавать ходит. Она мне по душе.
— Мне тоже, — кивает Оми. — К тому же у мальчишки жизнь и без нас вполне интересная.
— А лысый лично мне совсем не нравится! — встревает Санн. — Но не потому, что лысый. А… А потому что!
— Спасибо, что объяснила, — вежливо говорю я. — Теперь все наконец стало ясно.
— Но ведь действительно ясно, — ухмыляется Оми. — Не придирайся.
И начинает сдавать.
Санн, как всегда, бурно возмущается его удивительной способностью сдавать ей исключительно неприятную дрянь. Однако это не мешает ей выкладывать комбинацию за комбинацией. Еще немного, и на столе закончится место. Это досадно, мне хотелось бы выиграть старуху. Санн наверняка уже сочинила для нее добрую дюжину прелестных девчачьих историй об обретении молодости, усыновлении чудесного младенца, случайной встрече с былой любовью или внезапной горячей дружбе с королевой местных фей. Старушке, скорее всего, понравится, но лучше все-таки доверить это дело мне. Честное слово.
Словно бы в ответ на мои мысли, Санн, а затем и Оми сбрасывают ровно те карты, которые мне требуются. И я — оп-ля! — заканчиваю первым. К их нескрываемой досаде.
— А я тебе так верила, — скорбно говорит Санн. — Так верила. Как самому родному человеку. Замуж бы пошла, если бы позвал, вот честное слово! Но уж теперь-то ни за что не пойду. Теперь я тебя знаю! С самой, заметь, неприятной стороны.
Подсчет, впрочем, показал, что очков у Санн больше чуть ли не вдвое. Но это как раз ничего. Ее подсказки дела не испортят. Мою историю вообще ничем не перешибешь.
— Ну, во-первых, — небрежно говорю я, — ясно, что никакая это не бабка. А джинн. Заключенный разгневанным и хитроумным господином в сосуд из плоти, а не из меди, как делали прежде.
— Боже! — Санн картинно хлопает себя по лбу. — Ну конечно! Как я сразу не догадалась.
— И сколько тысячелетий ему еще так шаркать? — озабоченно спрашивает Оми. — Джиннов обычно надолго проклинают.
— В том-то и штука, что господин решил мерить срок заключения не годами, а шагами, — торжествующе говорю я. — Обрек беднягу сделать сто тысяч шагов, понадеявшись, что в таком ветхом теле он и тысячи не одолеет. Но наш джинн проявил стойкость и обретет свободу уже сегодня, как только…
Я собирался сказать: «Как только свернет за угол», — но Санн меня перебила. Что ж, имеет право.
— Как только продаст последний букет, — восхищенно выдыхает она. — Отдаст его, предположим, какому-нибудь унылому умнику, который с пяти лет полагает, будто знает, как устроен мир и чего от него ждать. Сделает шаг в сторону — скажем, чтобы взять свою кошелку. И это окажется самый последний шаг! И джинн метнется в небо огненным столбом, прямо у всех на глазах. Представляете, какой переполох поднимается?! Кто-то завизжит, кто-то перекрестится, кто-то пустится наутек, завоют псы и заревут младенцы, а охранник магазина «Зара» позвонит в полицию, но в целом обойдется без особых жертв. И то-то наш умник попляшет!
— Поправка принимается, — говорю я. — Так даже лучше. Спасибо, Санн.
— Весело, — резюмирует Оми, затягиваясь трубкой.
В его устах «весело» — это даже круче, чем «ничего так» в моих.
— А теперь я сдаю, — объявляет Санн. — Давай сюда карты.
Санн всегда тасует долго. Ей просто нравится это занятие, и улица Радвилу послушно пустует, сколько заблагорассудится Санн. Наконец из-за угла выходит высокий мужчина с этюдником. Одетый при этом, как солдат великой армии какой-нибудь неведомой, но прекрасной страны: камуфляжные штаны и такая же кепка, украшенная пучком попугайских перьев, изрядно вылинявшая на солнце оранжевая майка и высокие ботинки цвета берлинской лазури. Коротко стриженые темные волосы выкрашены в тон ботинкам; в целом композиция более чем удалась. И кому, как не Санн, ее оценить.
— Он прекрасен, — вздыхает Санн. — Я его хочу.
— Сперва тебе придется его выиграть, — хладнокровно замечает Оми.
Санн снова вздыхает и начинает сдавать карты.
Но в этой партии снова везет мне.
— Вот это уже совсем нечестно! — возмущается Санн. — Я тут сижу, такая красивая. А ты у меня выигрываешь и выигрываешь. Лукаво! Вместо того, чтобы простодушно проиграть.
— Да я бы с радостью, дорогая. Но ты сама сдала мне все эти замечательные карты. Своими руками. Они не из моего рукава.
