— И в городской психушке станет одной свободной палатой меньше, — проворчала Фрида. — Ты меня знаешь, счастливчик. Я очень храбрая. Но если в один прекрасный день я увижу в твоих руках швейную машинку, закричу и убегу прочь.
— Кстати. Сколько раз ты уже назвала меня счастливчиком?
— Семь тысяч ровно, счастливчик… Упс! Моргнуть не успела, а уже семь тысяч один.
— Всего семь тысяч, и уже такой эффект, — восхитился Феликс.
— То ли еще будет, счастливчик. Попомнишь мои слова.
* * *
Фрида говорит:
— Сегодня — сюрприз-сюрприз, незабываемое развлечение. Сегодня меняемся парами.
Фрида говорит:
— Рано радуешься, счастливчик. Немедленно прекрати облизываться и таращиться на всех девочек сразу. Ты бы еще замяукал. А март меж тем давным-давно закончился, май на дворе, и какой же роскошный май!
Фрида говорит:
— Сегодня мальчики танцуют с мальчиками, а девочки с девочками. Ну что ты так на меня уставился, счастливчик? Я же не предлагаю вам всем раздеться догола и вымазать друг друга брусничным вареньем. Хотя могло бы выйти неплохо. Но варенье мы все-таки прибережем к чаю.
Фрида говорит:
— Пока тебе не все равно, с кем танцевать, счастливчик, ты вообще ничего не знаешь о том, что такое танец. Вопреки распространенному мнению, танец — вовсе не прелюдия к сексу. Танец самодостаточен, как любое другое искусство. Даже удивительно, что приходится об этом напоминать. И кому — тебе, музыканту.
* * *
Фрида сказала: «тебе, музыканту». Пропустила прилагательное «бывшему», которое столько лет казалось совершенно необходимым, а теперь, и правда, стало ни к чему.
Какому «бывшему», вы что, с ума сошли.
Покаялся:
— Прости, Фрида. Я просто кривляюсь, чтобы тебя насмешить. И похоже, переусердствовал. Увлекающаяся, знаешь ли, натура. Богема бессмысленная, что с меня взять.
— Богема бессмысленная, говоришь? Ну, поздравляю, допрыгался, — снисходительно улыбнулась Фрида. И, приподнявшись на цыпочки, уткнувшись теплыми губами в самое ухо, торопливо прошептала: — Девять тысяч девятьсот пятьдесят четыре, счастливчик. То есть уже девять девятьсот пятьдесят пять. Финишная прямая.
* * *
Фрида говорит:
— Юргис, милый, не знаю, чем ты так страшно согрешил в прошлой жизни. Возможно, поджег сиротский приют, а потом вдохновенно сочинял непристойные частушки, любуясь пожаром с вершины холма. Так или иначе, но пробил час расплаты. Теперь твой партнер — то ли Феликс, то ли Лис, оба счастливчики, каких еще поискать, выбирай любого.
Милый Юргис говорит:
— Зачем выбирать? Беру обоих, и точка.
Милому Юргису сорок семь лет; ему самому иногда кажется, что минимум триста — так много событий, идей, впечатлений и лиц хранит его память.
Милый Юргис — бывший рыбак, сын рыбака и внук множества поколений куршских рыбаков и охотников на ворон. Милому Юргису едва исполнилось двадцать два, когда он нечаянно проглотил какой-то залетный лихой ветер. Три дня и три ночи маялся лихорадкой, а потом встал, оделся, вышел из дома, и его понесло.
Двадцать без малого лет милый Юргис не мог усидеть на месте. Исколесил полмира, перебиваясь случайными заработками и мимолетными дружбами. Плотничал в Ирландии, медитировал в Индии, торговал китайским чаем в России, фотографировал туристов в Турции, водил грузовик в Аргентине, выгуливал чужих собак в Нью-Йорке, был массажистом в Испании, управлял прогулочными катерами в Египте; господи, да чего еще только не делал, обучаясь всему на лету и так же легко забывая.
Ненадолго вернувшись в Литву, случайно попал на уличное выступление музыкантов с гонгами. Увидел тусклый блеск певучего металла, отрешенных людей с мягкими колотушками, услышал густой, низкий, ни на что не похожий гул, закрыл глаза, позволил звуковой волне утащить себя на самое дно теплого сияющего омута, а себе — утонуть, упокоиться на этом дне, как положено рыбацкому сыну. Почувствовал, как его покидает лихорадочный ветер странствий, который милый Юргис давно привык считать собственной сутью. Кто занял его место и откуда он взялся — об этом милый Юргис предпочитал не особо задумываться. Сказал себе: «Теперь это я, и точка».
Месяц приходил в себя от потрясения, заодно собирал информацию. Наконец снова уехал — недалеко, но надолго. В Польшу, к знаменитому гонг-мастеру Тому Чарторыскому. Учиться. На этот раз учеба шла медленно и туго, даже удивительно, что учитель его не выгнал. Еще поразительней, что сам не бросил, до сих пор ежедневные поражения были ему неведомы. Зато усвоил новые знания прочно, так что и после смерти невозможно будет забыть.
Вернувшись в Вильнюс, стал играть в клубах и на площадях, год спустя открыл собственную студию звукотерапии. И наконец успокоился, как и положено всякому, кто нашел свое призвание.
К Фриде милый Юргис пришел сам. Объяснил: «Слишком далеко улетаю с этими гонгами, того гляди потеряюсь совсем. Решил, что для равновесия мне нужно что-то совсем простое, понятное, заземляющее. Например, бальные танцы». Фрида долго смеялась, с удовольствием повторяя: «Простое! Понятное! За-зем-ля-ю-ще-е!» Но ученика, конечно, взяла. Не в ее это правилах — сокровищами разбрасываться.
* * *
Фрида говорит:
— Перерыв.
И идет на улицу курить.
Феликс и Юргис сидят на паркетном полу, смотрят друг на друга и хохочут так, что стены дрожат.
— I think this is the beginning of a beautiful friendship,
[31]
— сквозь смех говорит Феликс.
— Да уж, — ухмыляется Юргис. — И учти, теперь нам обоим придется жениться.
— Почему именно теперь? Зачем? И на ком?
— А это как раз все равно. Главное — завести детей и дождаться внуков. И вот когда внуки немного подрастут, настанет наш звездный час: «Познакомьтесь, дети, это лучший друг вашего дедушки. Наша дружба началась с того, что мы вместе танцевали танго». Ради одной этой фразы имеет смысл заморачиваться с женитьбой. Скажешь, нет?
— Еще как имеет, — соглашается Феликс. — Если только в ближайшее время не изобретут более простой и доступный способ производства внуков.
— Например, из бумажных отходов.
— Да лишь бы не из пластиковых. Пластиковым внукам хрен чего объяснишь.
* * *
Фрида говорит:
— Сегодня первое июня. Это значит, что все мы дожили до лета, выполнили домашнее задание, молодцы. А еще это значит, что… Что?
