Внутренние монологи. Ольга
Новогодний запах мандаринов – это обещание чудес и сказок, которые никогда не сбываются. Я так часто оставалась одна, даже когда в доме было много людей. В праздники меня постоянно укладывали спать мамины друзья, внезапно замечавшие, что бесхозный ребенок болтается за полночь по квартире, объевшись дареных шоколадок. Как-то раз, лет в шесть, я даже выпила водки, случайно перепутав стаканы и думая, будто там обычная вода… Потом всем было очень смешно, и мама с папой долго рассказывали знакомым «забавный случай». Вообще со мной случалось немало «забавных» вещей. Меня показывали, словно маленькую смешную обезьянку, которая умеет делать фокусы и кривляться. Тогда я стала ЗАБАВНАЯ. Ведь на меня все смотрели, даже папа и мама, и это было приятно – всем нравиться.
А однажды мама забыла меня в парикмахерской и вспомнила о «пропаже» только часа через три. Помню, как она забрала меня оттуда, заплаканную и сопливую, и сразу повела в «Детский мир», чтобы задобрить подарком и уговорить не рассказывать о случившемся папе…
Я с детства любила рисовать, чтобы занять хоть чем-то свое время, ведь папе, маме и бабушке было некогда. Меня даже отдали в художественную школу, правда, через полгода забрали: я знаю, им было лень возить меня на другой конец города, хотя ОНИ сказали, будто это из-за того, что я стала хуже учиться и получать тройки. Тогда я начала мечтать. Никто не может забрать у тебя мечту. Ты можешь фантазировать, глядя на проплывающие в небе облака или всматриваясь в бриллиантовые капли дождя, разбивающиеся о парапет балкона, или просто, гуляя по улицам и заглядывая в глаза прохожим, выдумывать различные истории об их жизни – это твои собственные сказки. Они твои друзья, ты не одинока.
Матронушка
Знакомые посоветовали Ольге съездить в Покровский женский монастырь к мощам святой Матроны Московской. О ней и ее силе рассказы передавались из уст в уста, и не было человека, который сказал бы, что не помогла ему святая, не вняла его мольбе. Рассказывали, что ласково называемая народом Матронушкой подвижница и бессребреница предсказала много бед и несчастий, ожидающих Россию, а еще семи лет от роду пророчила революцию и гражданскую войну, а потом и Великую Отечественную. Слепая от рождения, нищая, бездомная, большую часть жизни скиталась она по московским подвалам, выживая сердобольностью соседей или благодарностью приходящих к ней за помощью. Еще при рождении несчастной слепой девочке явилось чудо – на груди у нее обозначилась странная выпуклость в виде четко прорисованного креста. В дальнейшем чудеса сопровождали Матронушку постоянно. Сколько мытарств и скитаний ни выпадало бы на ее долю, никому она в помощи не отказывала, хотя, разделяя скорби людские, к концу дня могла лишь тихо стонать от усталости и печали, молясь за мытарей грешной земли, ведь истинно нуждавшиеся всегда находили путь к святой. Вот именно к ней, единственной последней надежде на чудо, и устремилась Ольга, истово веря и в то же время боясь впустить эту надежду в измученную свою душу.
Уже на выходе из метро увидела нескольких торговок, продающих цветы, и людей, скупающих их охапками, и очень удивилась, не понимая, зачем все это. Зажатая со всех сторон телами, локтями и сумками в душном переполненном троллейбусе, Ольга услышала чей-то шепот: «А как же, к матушке Матронушке все с цветами идут, принято так! Их потом монахини освящают на мощах, лепесточки обрывают и страждущим отдают. Цветочки эти святые: можно из них чай заваривать или просто так съесть… А то вот еще под подушку кладут, тоже помогает. У иконы-то ее знаешь сколько драгоценностей повешено, золота – все от исцеленных, в благодарность несут! Все сначала на улице стоят – к иконе приложиться, потом к мощам надо и к другой иконе. А то еще свечу поставить можно. Там икона есть, «Взыскание погибших» называется. Это еще Матронушке привиделось, что она быть должна. Всем миром на нее по копейке собирали. Сильная икона. Я ее копию в церковной лавке себе купила. Посмотришь на нее, помолишься – и такая благодать в сердце, словами не передать! Да еще маслица святого прикупи. Им лоб надо мазать. Свечечку припалить слегка и огарочком в маслице макать, лобик этак перекрестишь, и все хорошо будет. Знаешь, сколько раз мне сразу после монастыря легчало! Зятя я отмолила, пить перестал, на работу устроился. Дочь болела, думали, пропадет совсем девка, ан нет, выздоровела. Я тебе так скажу, Настя, коли ты веришь и желания твои добры, не греховны, поможет тебе матушка, донесет твою мольбу до Всевышнего! А коли грех какой задумала, то нет тебе туда пути. Вот, например, мужа от чужой жены отбить, ребенка осиротить, зла кому ближнему пожелать…» Скосив глаза, Ольга увидела говорившую. В сереньком шелковом платке, без макияжа на лице, скромно одетая женщина лет пятидесяти поддерживала под руку заплаканную старушку, сухонькую, в опрятном, но выцветшем зеленом драповом пальтеце с облезшей коричневато-рыжей норкой на воротнике. Ольга завороженно смотрела в глаза женщины и не могла насмотреться – такой из них исходил чистый свет, и самое лицо ее было благостным, таким, что к ней, к этой верующей, сразу хотелось прикоснуться, потому что думалось, что частица этой веры и благодати обязательно должна остаться и с тобой, как пыльца от цветка на пальцах, когда прикоснешься к самой его сердцевине.
С опаской выйдя из дверей троллейбуса, Ольга кинулась за гвоздиками, которые, словно ребенка, завернутые в старое байковое одеяло от мороза, нянчила в руках уличная цветочница. Неловко перекрестившись перед воротами монастыря, зашла во внутренний двор и вздохнула. Сразу стало понятно, что именно сюда и надо было прийти, что сюда и только сюда вела ее тонкая нить угасающей веры.
Она стояла у иконы Святой Матроны и истово молилась за сына. Ольга не замечала, как на дрожащую руку стекает желтоватый горячий воск, прожигая ее раскаленными жальцами и оставляя на коже красные пятна и причудливые пупырчатые разводы. «Пусть покалеченный, но живой! Я вы€хожу! Я отмолю! Он моя кровиночка! Спаси его!» – слова катились по кругу тяжелыми глыбами, ворочая застывшие мысли, в надежде обрести хоть малую толику помощи. Впиваясь в опущенные долу незрячие глаза святой лихорадочным взором, Ольга искала подтверждения своим горячечным молитвам, и на секунду ей показалось, как дрогнули веки Матроны, подтверждая участие в судьбе сына.
Заехав после монастыря в реанимацию Склифа, Ольга узнала, что именно тогда в первый раз ее сын пришел в себя. Чудо произошло. Правда, потом, рыдая над иссиня-черным от чудовищных отеков телом, укутанным в бинты, словно мумия или изломанная кукла, Ольга задумалась, что будет, если и правда, по словам врачей, сын никогда не сможет не только ходить, но даже сидеть. Хороша ли будет его жизнь? Не проклянет ли он подобное существование и заодно мать, вымолившую такую жизнь для своей кровиночки? Прогнозы врачей были неутешительными. Сломаны кости таза и бедер – сплошные осколки, собрать которые не представляется возможным. На операции нужны деньги. Именно на операции: их должно быть то ли три, то ли четыре. Сломанные челюсть и руки, отбитые почки, вывернутый плечевой сустав – это такие пустяки по сравнению с тем, что предстояло сделать, – вживить искусственные протезы, сшить сухожилия. Ольга плохо понимала то, о чем толковали ей хирурги, главное, что до нее дошло, это опасность операции для жизни сына и ее стоимость – сто пятьдесят тысяч. Конечно, рублей, но для нее и они были баснословной суммой. Где взять деньги? Надеяться не на кого: муж – пьяница, неудачник, а дочь… что с нее взять? Семнадцатилетняя Клава, отрада и умница, поступившая на отделение иностранных языков в МГУ и получающая повышенную стипендию… Смешные крохи по нынешним временам.
