Он слушал меня молча. И в конце сказал:
Судя по тому, что вы рассказали, ваш брат был выдающимся человеком. Незаурядной личностью.
Я почувствовала, как у меня перехватило дыхание.
Да, — сказала я. — Именно таким он и был.
В этой стране боятся быть незаурядными. Конечно, мы любим разглагольствовать об индивидуализме и прочей ерунде, которую пропагандирует Джон Уэйн. Но, положа руку на сердце, мы остаемся нацией обывателей. «Не раскачивай лодку, не выходи за рамки общепринятых норм, не ставь под вопрос систему, будь командным игроком, фанатично преданным фирме». Если ты не соответствуешь, уповать остается только на Бога.
Вы говорите, как Эрик.
Я уверен, ваш брат облек бы это в более изящную и остроумную форму, нежели это сделал я. Кстати, я большой поклонник шоу Марти Маннинга.
Я бы хотела, чтобы на службе вы говорили откровенно, если это возможно.
В наши дни боятся откровенности, потому что она может быть истолкована против вас. Но есть и другие способы выразить свои честные мысли и донести их до слушателя.
На следующее утро Роджер Вебб стоял по левую сторону от гроба моего брата и обращался к малочисленной аудитории из десятка скорбящих. Он говорил о выборе:
Выбор определяет нас. Выбор заставляет нас увидеть себя в истинном свете — разглядеть свои устремления, страхи, моральные принципы. Зачастую мы делаем неправильный выбор. Или же, как Эрик, совершаем тихое геройство — делаем правильный выбор, хотя и знаем, что он погубит всё, чего мы достигли в жизни. Эрик был поставлен перед суровой дилеммой. Причинить вред другим, чтобы спасти себя? Именно этот вопрос высвечивает совесть гражданина. Если бы Эрик выбрал спасение самого себя, такое решение было бы вполне понятным — ведь, в конце концов, инстинкт самосохранения есть самый мощный природный инстинкт. И если честно, не знаю, как поступил бы я в ситуации, подобной той, в какой оказался Эрик. Вот почему я надеюсь, что мы найдем в наших сердцах понимание тех, кому недавно пришлось столкнуться с таким же выбором — и кто, по каким-либо причинам, не смог подняться до того уровня самоотречения, до какого поднялся Эрик. Прощение — самый трудный в жизни шаг., и, возможно, ключевой. Эрик действительно совершил поступок исключительной храбрости. Но и тех, кто поступил иначе, мы не должны осуждать, Сегодня в жизни Америки нелегкий период, который, чувствую, будет оценен в ретроспективе как ошибочный, демагогический этап нашей общей истории. Я надеюсь, что все мы найдем в себе мужество понять и оценить степень морального давления, оказанного на многих из нас, и отдать должное мужеству и честности Эрика Смайта, при этом выразив сочувствие тем, кто счел необходимым сделать выбор в пользу самосохранения.
Как священнослужителю, мне, наверное, следовало бы подкрепить эту проповедь цитатой из Библии. Но, будучи служителем унитарной церкви, я счел возможным заменить Библию поэзией и обратиться к строчкам из Суинберна: «Спи; и, если жизнь была тебе горька, прости; а если сладка, возблагодари… Душе несут; благодарность, и прощенье».
Сидевший рядом со мной Джек закрыл лицо руками. Мег начала всхлипывать. Как и большинство остальных слушателей. Но я все смотрела на гроб, не в силах поверить в происходящее. Возможно, так на меня подействовал вид этого простого соснового ящика — и осознание того, что в нем покоится мой брат. А может, мысль о том, что все в жизни сводится к этому ящику и, к чему бы ты ни стремился, в нем твоя судьба. На меня нашел какой-то ступор, и слез не было; потрясение последних дней убило во мне все живое.
Мы прочитали «Отче наш». Попросили прощения за наши прегрешения, точно так же, как мы (якобы) простили тех, кто причинил вред нам. Потом хором спели гимн «Господь, твердыня наша», выбранный не только из-за его жизнеутверждающей лютеранкой идеи, но и потому, что, как однажды признался мне Эрик, это был единственный гимн, который накрепко засел в его атеистической голове еще с тех времен, когда родители по воскресеньям таскали нас в церковь. Роджер Вебб благословил нас и отпустил с миром. Гробовщики повезли гроб по проходу. Мы двинулись следом, навстречу погожему весеннему дню. Было много слез и слов утешения, пока гроб грузили в катафалк. Люди начали прощаться. Только мы вчетвером — Джек, Джоэл Эбертс, Роджер Вебб и я — собирались проводить Эрика в последний путь до крематория в Куинсе. Я сама так распорядилась — потому что знала, что, как только гроб исчезнет в печи, все взгляды устремятся на меня, а мне хотелось, чтобы эти прощальные мгновения принадлежали мне одной.
Мы ехали в длинном черном лимузине следом за катафалком. На мосту Куинсборо мы застряли в гигантской пробке. Впереди произошла авария. Все вокруг начали усиленно жать на клаксоны. Никто из нас не проронил ни слова с тех пор, как мы выехалт с панихиды. Роджер Вебб первым нарушил молчание.
Похоже, мы немного опоздаем, — рассеянно произнес он.
Думаю, нас подождут, — сказал Джоэл Эбертс, и я вдруг поймала себя на том, что впервые за эти дни улыбнулась.
Эрику это определенно понравилось бы, — сказала я громко, стараясь перекричать рев автомобильных гудков. — Идеальные нью-йоркские проводы. Пусть даже ему никогда не нравился Куинс.
Никому из жителей Манхэттена не нравятся ни Куинс, Бронкс, ни Бруклин, — подхватил Джоэл Эбертс. — Проблема том, что, когда умираешь, ты становишься не нужным Манхэттену. Так что твой земной путь неизбежно заканчивается именно в Куинсе, Бронксе или Бруклине. Думаю, это называется «ирония судьбы».
Ваш брат указал кремацию в своем завещании? — спросил Роджер Вебб.
Завещания не было, — ответил Джоэл Эбертс.
Чего и следовало ожидать, — сказала я. — Эрик был непрактичным. И уж тем более не приходится говорить о какой бы то было собственности. Даже если бы что-то и было, эти ублюдки и Налоговой службы рке сожрали бы все. Не удивлюсь, если они сейчас попытаются наложить арест на те мелочи, что остались после него.
Сейчас не стоит об этом, Сара, — сказал Джоэл Эбертс.
Да, наверное, — устало произнесла я.
Джоэл прав, — сказал Джек, сжимая мою руку. — Все надо делать постепенно. С тебя на сегодня достаточно.
Это еще не все, — уныло произнесла я.
Блестящая проповедь, преподобный, — сказал Джоз Эбертс. — Но должен вам кое-что сказать: хотя я и считаю, что подставлять другую щеку — идея, конечно, благородная и высокая, применять ее на практике чертовски глупо… прошу прощения за режущие слух словечки.
Я священник унитарной церкви, так что можете чертыхатщ сколько угодно, — улыбнулся Роджер Вебб. — Но вы правы. «Подставь другую щеку» — это христианская идея. И как и с большинством идеалов — особенно христианских, — жить с ним очень трудно. Но мы должны стараться.
Даже в условиях тотального предательства? — возмутился Джоэл Эбертс. — Извините, но я полагаю, что все наши действия имеют причину и следствие. Если ты рискуешь совершить поступок а, неизбежно произойдет событие б. Проблема в том, что большинство людей думает, будто им удастся избежать последствий в виде этой буквы б. Но они ошибаются. Ответ держать идется.
