«Тебе придется дать им еще одно новое имя, — сказал ему Амес. — Всего одно. А потом покаешься — мол, это была ошибка молодости, — расскажешь, как горячо ты любишь Америку — больше, чем Кейт Смит, бла-бла-бла… После этого тебя реабилитируют».
И вот тогда Малоун назвал имя: «Эрик Смайт». Разумеется, оно было хорошо знакомо Амесу — потому что тот тоже смотрел шоу Марти Маннинга. Он сказал Малоуну, что Комиссию наверняка удовлетворит этот вариант. Потому что Эрик Смайт был действительно заметной фигурой.
Спустя неделю Малоун поехал в Вашингтон и дал показания перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности. Это было закрытое заседание — разумеется, никакой прессе и никакой огласки. Думаю, Малоун решил, что никто и никогда об этом не узнает. Но адвокаты общаются друг с другом…
«Мне очень жаль — так отреагировал Джек, когда я впервые сказала ему о том, что имя Эрика оказалось в „черных списках". — Мне так жаль… Передай ему, если что-нибудь… все, что в моих силах…»
Помню, как я тогда наклонилась поцеловать его и сказала: «Ты хороший человек».
Я видела его после смерти Эрика, когда он стоял в том проклятом номере в «Ансонии», уставившись на кровавое пятно, а потом плакал на моем плече. И опять он говорил: «Мне очень жаль. Мне так жаль…» И я вновь была растрогана его участием, сопереживанием моему горю. Он плачет из-за Эрика, из-за меня — из-за всей этой трагедии, думала я тогда.
И вот теперь выходит, что это чувство вины заставило его плакать. Вина, стыд, угрызения совести и…
Я с трудом сглотнула. Мои руки сжались в кулаки. Мало того что он предал нас… он еще и плакал из-за этого.
И что Комиссия, реабилитировала Малоуна? — спросила я.
Малоуна. Не Джека. Он больше никогда не будет для меня Джеком. Отныне он только Малоун. Человек, который уничтожил моего брата.
Конечно, — сказал Джоэл Эбертс. — Его полностью оправдали. Как сказал Марти, в «Стил энд Шервуд» были настолько довольны тем, как он уладил дела с Комиссией, что выдали ему премию.
«Знаешь, ты ведь не должен всем этим заниматься», — сказала я, когда он настоял на том, чтобы оплатить переезд Эрика на новую квартиру и сделать там ремонт.
«Нанять пару рабочих на два дня — это не разорительно, — отшутился он. — Тем более что мне удалось подзаработать на бонусах. Совершенно неожиданно мне вручили чек на восемьсот с лишним долларов. Благодарность от „Стил энд Шервуд"…»
За предательство. За спасение собственной шкуры. За растерзанную жизнь Эрика. За то, что убил любовь и доверие между нами. За то, что разрушил всё. Всего-то за восемьсот долларов. По сегодняшнему обменному курсу, разве это не эквивалент тридцати сребреников?
Значит, Малоун не догадывается о том, что кому-то известно о его подвиге? — спросила я.
Думаю, что нет. Сара, я уже говорил тебе и повторю еще раз: I ты себе не представляешь, как мне неловко из-за всего этого…
Ты ни в чем не виноват, — сказала я, вставая. — Я тебе очень благодарна.
За что?
За правду. Это было нелегкое для тебя решение. Но единственно верное.
Что ты собираешься с этим делать, Сара?
А делать нечего, — ответила я. — Все уже сделано.
Я покинула его офис. Вышла на улицу. Но, сделав пару шагов, схватилась за ближайший фонарный столб. Нет, я не сломалась. И не зарыдала. Меня просто накрыло второй волной шока. Я судорожно хватала ртом воздух. Живот пронзила сильная резь. Я нагнулась, и меня вырвало прямо на мостовую.
Рвота продолжалась долго, пока я не обессилела. Тело взмокло от пота. Постепенно я пришла в себя. Нашла в кармане салфетку и промокнула рот. Мне хватило сил на то, чтобы поднять руку и остановить такси.
Дома я прошла в гостиную и села в кресло. Мне показалось, что я просидела всего несколько минут. Но когда я посмотрела на часы, оказалось, что прошло больше часа. Я еще не оправилась от шока, и время для меня остановилось. Я чувствовала себя опустошенной — настолько, что не испытывала ничего, даже боли. Я просто сидела и тупо смотрела в пустоту. Не зная, что делать.
Прошел еще час. И тут я услышала, как повернулся ключ в замке. Вошел Джек. Он был только что из поездки, с чемоданом в одной руке и букетом цветов в другой.
Эй, привет! — весело сказал он, поставил чемодан и подошел ко мне. Я уставилась в пол. Мне вдруг стало невыносимо смотреть на него. Он тут же почувствовал, что произошло что-то очень плохое.
Сара, дорогая… — начал он.
Я молчала. Он наклонился и коснулся моего плеча. Я резко сбросила его руку. Теперь он не на шутку перепугался.
Что случилось? — прошептал он, присаживаясь на корточки возле меня.
Я хочу, чтобы ты ушел, Джек. Ушел и больше никогда не возвращался.
Он уронил цветы на пол.
Я не понимаю, — пробормотал он еле слышно.
Ты все понимаешь. — Я встала с кресла. — А теперь уходи.
Сара, прошу тебя.
Я повернулась, чтобы уйти в спальню, но он остановил меня, положив руку мне на плечо. Я смерила его суровым взглядом:
Никогда, никогда больше не прикасайся ко мне.
Почему ты…
Почему? Почему? Ты знаешь почему, Джек. Ты просто думал, что я никогда не узнаю.
Он изменился в лице. Сел на диван. Закрыл лицо руками. И очень долго молчал.
Могу я объяснить? — произнес он наконец.
Нет. Что бы ты ни сказал, это уже не имеет никакого значения.
Сара, любовь моя…
Никаких нежностей. Никаких объяснений. Никаких доводок Отныне нам больше не о чем разговаривать.
Ты должна меня выслушать.
Нет. Не должна. Вот дверь. Воспользуйся ею.
Кто тебе сказал?
Джоэл Эбертс. Его приятель знаком с тем парнем, который представлял твои интересы на слушаниях в Комиссии. Джоэл сказал, что — по словам его приятеля-юриста — ты не оказал ни малейшего сопротивления. Раскололся сразу.
У меня не было выбора. Никакого.
У каждого есть выбор. Ты сделал свой. Теперь тебе с ним жить.
Они загнали меня в угол, Сара. Я мог потерять…
Что? Работу? Источник дохода? Профессию?
У меня ребенок. Я должен платить аренду. Я должен кормить семью.
Эти же обязанности есть у каждого. Были они и у Эрика.
Послушай, меньше всего на свете мне хотелось навредить твоему брату.
Но ты все равно выдал его имя агентам ФБР и Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности.
Я думал…
Что ты думал? Что федералы пожурят его и отпустят с предупреждением?
