Так что я трезво отнеслась к тому, что к середине срока моей беременности выплаты из журнала прекратятся и я буду вынуждена распечатать страховую премию от Эн-би-си или залезть в свой биржевой портфель… хотя мой пуританский разум с ужасом отвергал идею разбазаривания капитала в столь молодом возрасте. Тем более что впереди были крупные расходы на содержание ребенка.
Меня беспокоило и то, что — благодаря стараниям Винчелла и вынужденному уходу из «Субботы/Воскресенья» — по городу быстро распространятся слухи о том, что я политически неблагонадежна, и работодатели попросту побоятся связываться со мной.
Но каждый раз, когда я начинала предаваться панике, задумываясь о перспективах своего будущего трудоустройства (или, точнее, их отсутствии), мне удавалось успокоить себя мыслью, что я обязательно найду заработок. Все-таки мое положение никак нельзя было назвать отчаянным. У меня были деньги в банке, собственная квартира на Манхэттене. Они могли забрать у меня карьеру… но не могли лишить меня крыши над головой.
Как бы то ни было, о возвращении на Манхэттен речь пока не шла. И разумеется, о моей беременности никто не должен был знать. Рут была единственной хранительницей этого секрета — но она твердо обещала молчать.
Мне ты можешь доверять, — сказала она. — Уж я-то знаю, что такое деревня. Стоит только обронить словечко, и тебе на улице гарантированы любопытные взгляды.
Но разве я смогу обойтись без этих взглядов, когда мое положение станет заметным?
Во многом это зависит от того, какой статус ты для себя выберешь, сколько знакомых будет в твоем окружении, насколько ты будешь с ними откровенна. Я тебе обещаю — если ты представишься той самой Сарой Смайт, которая пишет для журнала «Суббота/ Воскресенье», твой день будет расписан по минутам. Половина Боудена захочет встретиться с тобой — ведь новые люди в городе большая редкость. А если они к тому же известные всей стране колумнистки…
Ну я же не Уолтер Липман, Рут. Я очень скромная фигура, да и пишу всякую ерунду.
Послушайте только эту мисс Скромность!
Это правда. И поверь, я никому не рассказываю о том, чем я занималась на Манхэттене. Мне хватило вторжения в мою частную жизнь — спасибо ФБР.
Так что я держалась очень скромно. Следуя предписаниям доктора Болдака, я не нагужала себя физически, ограничиваясь прогулками по боуденскому парку, который начинался сразу за кампусом, походами в библиотеку колледжа (где мне удалось получить читательский билет постоянного жителя Брансуика) и по магазинам на Мэн-стрит. Я нашла бакалею с доставкой продуктов на дом и газетный киоск, где согласились заказывать специально для меня воскресный номер «Нью-Йорк таймс». Я стала завсегдатаем книжного магазина. Вскоре мы перешли на «ты» с библиотекарями колледжа Боудена, бакалейщиком мистером Коулом, старшим кассиром банка «Каско Нэшнл» Телмой и мистером Муллином, аптекарем. Хотя все, конечно, спрашивали мое имя и интересовались, когда я приехала в город, этим расспросы, собственно, и ограничивались. Никто не позволял себе спрашивать, что я делаю в Брансуике, есть ли у меня муж, чем зарабатываю на жизнь. Как я обнаружила, отсутствие чрезмерного любопытства было фирменным свойством штата Мэн. Здесь люди уважали твое право на личную жизнь… потому что хотели такого же уважения к себе. Более того, неписаный кодекс поведения в Мэне гласил: твои дела — это только твои дела, и меня они не касаются. Даже если людей интересовало твое прошлое, они заставляли себя этого не показывать, боясь показаться назойливыми или прослыть деревенскими сплетниками. Мэн был, пожалуй, одним из немногих мест в Америке, где тактичность и сдержанность считались главными добродетелями.
Вот почему мне так легко жилось в Брансуике. После пяти лет потогонной работы в журналистике, когда каждую неделю приходилось выдавать материал, было очень приятно отдохнуть от пишущей машинки. Я наверстывала упущенное в книгах. Записалась на курсы разговорного французского в колледже, по три часа в день изучала спряжения глаголов и словарь. Раз в неделю Рут заезжала за мной на своем «студебекере» и везла к себе домой на ужин. Раз в неделю я ходила на прием к доктору Болдаку. Моей беременности было уже шесть недель, и он был доволен текущим положением дел.
Пока все в норме, — сказал он, когда я оделась и села к столу напротив него. — Если нам удастся дойти до второго триместра без осложнений, у вас действительно хорошие шансы благополучно выносить беременность. Вы ведь легко справляетесь, правда?
Брансуик — как раз такое место, где не приходится напрягаться.
Доктор Боддак поморщился:
Могу я считать это сомнительным комплиментом?
Извините. Я неудачно выразилась.
Да нет, все верно. Это действительно тихая заводь.
И для меня сейчас как нельзя более подходящая.
Я все хотел у вас спросить: вы что-нибудь пишете, пока живете здесь?
Я резко побледнела. На его лице тут же появилось виноватое выражение.
Прошу прощения, — сказал он. — Это было нетактично с моей стороны.
Откуда вы узнали, что я писательница?
Просто я выписываю журнал «Суббота/Воскресенье», Сара. Точно так же, как каждый вечер читаю «Мэн газет». О смерти вашего брата писали и здесь.
Не могу поверить.
Короткая заметка о его внезапной кончине и предшествующем увольнении из Эн-би-си, после того как Винчелл обнародовал его прошлое. И еще о том, что Сара Смайт из «Субботы/Воскресенья» — его сестра.
Почему вы раньше об этом не говорили?
Потому что вы могли подумать, что я сую нос в ваши дела. Да я и сейчас чувствую себя дураком: зачем ляпнул? Не надо было ни о чем расспрашивать.
Как вы думаете, в Брансуике знают, кто я? (Он неловко заерзал на стуле). Знают, да?
Видите ли… — нерешительно начал он. — Городок у нас маленький. И хотя никто не осмелится напрямую задать вам вопрос, между собой люди, конечно, обсуждают. Например, вчера вечером я обедал с ребятами из колледжа и Дунканом Хауэллом — редактором «Мэн газет». Не знаю, как в разговоре всплыло ваше имя, но Дункан вдруг обратился ко мне: «А ты знаешь, кто, говорят, поселился в Брансуике? Сара Смайт — та самая, что вела отличную колонку'в журнале „Суббота/Воскресенье". Я бы с удовольствием подкатил к ней с предложением — может, она и для нас что-нибудь написала бы… но как-то неудобно. Тем более что, как я полагаю, она сбежала сюда от Нью-Йорка и всей этой истории с ее братом…»
Мне вдруг стало не по себе.
Доктор Болдак, вы ведь не сказали о том, что я ваша пациентка?
Господи, нет, конечно. Это было бы уже верхом неприличия. Я бы никогда, никогда не посмел…
Хорошо, хорошо, — слабым голосом произнесла я.
Я теперь чувствую себя ужасно. Но обещаю вам: Мэн есть Мэн, и здешние жители никогда и виду не подадут, будто знают, кто вы такая.
Кто я такая — это как раз второстепенное. Меня беспокоит лишь то, какими взглядами меня будут провожать на улице, когда моя беременность станет очевидной.
