Ближе к концу встречи Джордж извинился, сказав, что ему нуж нопозвонить на работу. Как только он отошел на почтительное расстояние, Эрик сказал мне:
Что ж, ты действительно неплохо его подготовила.
На самом деле я ему мало что рассказывала о тебе.
Тогда снимаю шляпу.
Правда?
Для республиканца он на редкость образованный и культурный.
Откуда ты знаешь, что он республиканец?
О, только не надо. У него же на лбу написано. Готов держать пари, что он спонсирует кампанию по выдвижению Дьюи на президента.
Я не знаю…
Да уж конечно. И бьюсь об заклад, что старик Грей — большая шишка в республиканской ячейке Вестчестерского округа.
Черт возьми, Эрика невозможно было провести. В одном он только ошибся: Эдвин Грей, отец Джорджа, на самом деле был председателем отделения республиканской партии всего штата Нью-Йорк, губернатора Дьюи считал своим лучшим другом и выступал неофициальным советником молодого восходящего политика Нельсона Рокфеллера.
Да, мой будущий свекр был влиятельной фигурой. Видный юрист — старший партнер крупной юридической фирмы с Уолл-стрит, — своим консерватизмом он очень напоминал мне отца. Его жена, Джулия, была женщиной сдержанной, с аристократичными манерами и хотя и не высказываемой вслух, но вполне читаемой по лицу верой в то, что мир делится на два лагеря: внушающее ужас быдло и горстку индивидов, которых она соизволит находить интересными.
Греи были пресвитериане — ив религии, и в темпераменте. Они жили экономно, как и подобает сквайрам, в Гринвиче, штат Коннектикут, который тогда, в сороковые, был глубокой провинцией. Их поместье — с особняком в псевдотюдоровском стиле на четырнадцать спален — занимало семь акров шикарного леса, раскинувшегося по берегам реки. Здесь была настоящая сельская идиллия. Незадолго до того, как Джордж сделал мне предложение, он пригласил меня туда на уик-энд.
Я знаю, ты им понравишься, — сказал он, когда мы сели в поезд, отходящий с Центрального вокзала. — Но надеюсь, тебя не отпугеут их манеры. Старики у меня строгие и правильные.
Похоже, как и мои, — сказала я.
Как оказалось, в сравнении с Греями мои покойные родители были просто сумасшедшей богемой. Хотя будущие родственники отнеслись ко мне вежливо и даже с интересом, гораздо больше их волновал собственный домашний протокол, коему они неукоснительно следовали. Они тщательно одевались к обеду. Напитки подавал в гостиную одетый в ливрею слуга. Трапезу накрывали в официальной обеденной зале. Миссис Грей безропотно подчинялась мужу и не имела права голоса. Только муж высказывал мнение, в то время как миссис Грей вела пустую светскую беседу и задавала мне вопросы. Впрочем, делала она это весьма умело, расспрашивая о моих родителях, образовании, профессиональном резюме, мировозрении. Я знала, к чему все это: она проверяла, подхожу ли я ее сыну. Я отвечала на вопросы вежливо и непринужденно. Старалась, чтобы мой голос не выдавал ни излишнего волнения, ни пренебрежения. Мои ответы неизменно встречали скупую улыбку, так что невозможно было угадать, что на самом деле думает хозяйка. Пока продолжалась эта викторина, Джордж сидел, уставившись в свою тарелку. Старик Грей тоже устранился от допроса — хотя внимательно прислушивался к тому, что я говорю… я успела это заме когда на мгновение отвела взгляд от миссис Грей. Он разглядывал меня, подперев подбородок руками, словно судья на скамье, однажды он перебил жену, задав мне вопрос, был ли мой отец членом Хартфордского клуба — элитного заведения, где собирались сливки хартфордского бизнес-сообщества.
Он был его президентом в течение двух лет, — тихо ответила я. И бросила быстрый взгляд на Джорджа. Он пытался подавить смешок. Когда я снова перевела взгляд на Грея-старшего, то успела заметить его одобрительный кивок, которым он словно бы говорил: если твой отец был президентом Хартфордского клуба, значит, ты не так уж безнадежна. Уловив намек, миссис Грей тут же удостоила меня очередной сдержанной улыбкой — правда, чуть шире обычной, но все равно холодной. Я улыбнулась в ответ, втайне подумав: когда людей оценивают по престижности школ и колледжей, по политическим взглядам, клубам, в которых состояли их родители, — это формализм, который обычно скрывает узость мышления. Мои родители тоже следовали этому жесткому принципу отбора — и я посочувствовала Джорджу, который, как и я, вырос в тако эмоционально холодном окружении.
Однако, в отличие от меня, у него не было Эрика, который служил бы противовесом родительскому гнету. Конечно, я знала историю его старшего брата, Эдвина. Он был гордостью семьи. < о ник-выпускник школы в Эксетере. Капитан школьной кол о лакроссу. Блестящий студент Гарварда, который он закончил с дипломом summa cum laude в 1940 году. Ему светила Гарвардска школа права, но он решил пойти по призыву в армию в звании второго лейтенанта. Так вместо Гарвардской школы права он оказался на войне, где и погиб при высадке союзнических войск в Нормандии.
Думаю, родители так до конца и не оправились после его смерти, — сказал мне Джордж на втором свидании. — Для них он был воплощением всех честолюбивых надежд. Они обожали его.
Я уверена, они обожают и тебя, — сказала я.
Он лишь грустно пожал плечами и ответил:
Я никогда не был ни спортсменом, ни вундеркиндом.
Но ты же поступил в Принстон.
Да, но только потому, что отец похлопотал… о чем он до сих пор мне напоминает. Мои оценки в Эксетере были не слишком-то высокими. А в колледже я не только не входил в спортивную команду, но и вообще звезд с неба не хватал. Собственно, в учебе я был хорошистом, но для моих родителей «хорошист» был синонимом «неудачника». Они рассчитывали только на блестящие результаты. Я не соответствовал их ожиданиям.
В жизни есть куда более высокие ценности, помимо хороших оценок или лидерства в команде по лакроссу. Но мои родители были такими же. Для них существовала только высшая форма добродетели. Моральные принципы превыше всего.
Позже Джордж признался, что полюбил меня именно в тот момент — потому что я, пройдя такую же школу воспитания, как никто понимала, в какой обстановке он рос… и тоже знала цену добродетель и моральные принципы.
Ты не только красивая, — сказал он мне в тот вечер. — Мы с тобой еще и говорим на одном языке.
И вот, сидя за столом напротив его чопорных родителей, я особо остро ощутила родство душ с Джорджем. Мы были скроены из одной и той же жесткой и неуютной материи. Мы оба пытались разорвать оковы аристократизма. Мы понимали друг друга. Как и я, Джордж обжегся в любви. Он мне не рассказывал об этом подробно, лишь обмолвился о том, что у него два года длился роман с женщиной по имени Вирджиния, дочерью известного юриста с Уолл-стрит, так что «высокое одобрение» со стороны его родителей было получено молниеносно. Когда она разорвала помолвку (потому что влюбилась в сына сенатора от штата Пенсильвания), родители Джорджа были в шоке, восприняв это как очередной провал сына-неудачника. Он спросил у меня про Джека, но я ограничилась скупыми фразами, назвав этот эпизод «романтической глупостью», тем более что парень скрылся в Европе, прежде чем наши отношения перерасти в нечто более серьезное.
