Дверь открылась. Он робко приблизился к кровати. В правой руке он держал мой бокал с мартини, уже снова наполненный.
В знак примирения, — сказал он, протягивая мне бокал. Я села и взяла из его рук бокал. Он опустился рядом со мной на корточки, чокнулся со мной. — Говорят, первые десять лет брака самые трудные.
Я попыталась улыбнуться.
Я просто пошутил, — сказал он.
Я знаю.
У нас какое-то не слишком радостное начало, да?
Да, действительно.
Что я должен сделать?
Для начала перестать относиться ко мне как к домработнице. Да, я сижу дома, и это означает, что я занимаюсь покупками и веду хозяйство. Но то, что я финансово зависима от тебя, не накладывает на меня обязанность прислуживать тебе.
Я никогда не относился к тебе как к служанке.
Поверь мне, это было. И я хочу покончить с этим раз и навсегда.
Хорошо, — сказал он и отвернулся, словно ребенок, которого только что отругали.
И что касается денег… ты очень скоро поймешь, что в вопросах трат я остаюсь верна своим новоанглийским корням. Меня не интересуют меха, бриллианты, круизы на «Куин Мэри», и я никогда не стремилась «равняться на Джонсов»
[33]
. Не думаю, что велосипед можно приравнять к предметам роскоши, тем более что я купила его для поездок за продуктами.
Он взял меня за руку:
Ты права. Я не прав. Прости меня.
Ты это искренне говоришь?
Конечно. Просто я еще не привык жить с женой.
Я не жена. Я — Сара Смайт. Есть разница. Помни об этом.
Конечно, конечно, — сказал он.
Мы оба отхлебнули мартини.
Я хочу, чтобы у нас все получилось, Сара.
Я приложила руку к животу:
Должно получиться. В силу объективных причин.
Мы сделаем так, что все получится. Обещаю.
Он поцеловал меня в губы, нежно коснулся моих волос.
Хорошо, — сказала я и погладила его по щеке.
Я рад, что мы поговорили об этом.
Я тоже.
Он притянул меня к себе и крепко обнял. Потом сказал:
Ну что там мясной пирог, готов?
Пирог был готов. Мы спустились на кухню и поужинали. Он похвалил мою стряпню. Одобрил и торт из семи коржей и долго смеялся, когда я рассказала ему, что Беа назвала его сладкоежкой. Мы пошли в постель. Занялись любовью. На этот раз ему удалось продержаться почти две минуты. Казалось, он был искренне рад этому. Потом он страстно поцеловал меня в губы, поднялся с постели и ударился об тумбочку, которая по-прежнему разделяла наши кровати. Забираясь под одеяло, он сказал: — Надо как-нибудь передвинуть эту чертову тумбу.
В ту ночь я спала хорошо. Но рано утром меня растормошил Джордж. Даже заспанная, я сумела заметить, что он чем-то сильно расстроен.
Что случилось, дорогой? — спросила я.
Мои костюмы…
Что?
Мои костюмы. Куда ты повесила мои костюмы?
Я отнесла их в химчистку.
Что?
Я окончательно проснулась:
Ты просил меня отгладить их, я и отнесла в химчистку…
Я просил, чтобы ты сама это сделала.
Я не умею гладить костюмы.
Не умеешь? В самом деле?
Извини, в Брин-Море нас не обучали таким фундаментальным наукам.
Ты опять со своими злобными шуточками.
Я же не виновата в том, что ты такой беспечный.
Беспечный? В чем, по-твоему, я должен идти сегодня на работу?
А что с костюмом, в котором ты был вчера?
Он мятый.
Тогда отгладь его сам.
Он подошел к шкафу и со злостью снял костюм с вешалки.
Хорошо, я поглажу, — сказал он. — Потому что я знаю, как это делается.
Здорово, что Принстон хотя бы чему-то тебя научил.
Я снова откинулась на подушку, накрылась с головой одеялом. В этой позе я пролежала с полчаса, пока не расслышала, как хлопнула входная дверь, возвестив о том, что Джордж ушел на работу. Пока я лежала, у меня в животе все бурлило. Меня тошнило. Но это был вовсе не токсикоз, мучивший меня по утрам. Это было отчаяние.
Разумеется, Джордж чувствовал себя виноватым после этой утренней перепалки — и вскоре после полудня курьер доставил мне огромный букет цветов, сопровождаемый открыткой:
Я хорошо отутюженный дурак.
И я люблю тебя.
По крайней мере, это было хоть немного остроумно.
Когда в тот вечер Джордж вернулся домой, он вел себя так, будто прошел обряд очищения. Естественно, пришел не с пустыми руками: привычное подношение в виде букета цветов было подкреплено коробкой шоколада… это отражало степень его страданий от осознания собственной вины.
Два букета за один день? — спросила я, кивнув на двенадцать роз на длинных стеблях, доставленных утром. — Напоминает репетицию похорон.
У него вытянулось лицо.
Ты не любишь цветы?
Я пыталась пошутить.
Конечно, конечно, — сказал он. — Я просто так спросил, чтобы убедиться.
Спасибо тебе.
Нет, это тебе спасибо.
За что?
За то, что миришься со мной. Я знаю, что это нелегко.
Все, чего я хочу, это справедливости в отношениях между нами.
Я все понял. Я обещаю, что так и будет.
Честно?
Он заключил меня в объятия:
Я все не так истолковал. Но я исправлюсь.
Хорошо, — сказала я и поцеловала его в лоб.
Я люблю тебя.
Я тебя тоже, — поспешно сказала я, надеясь, что это прозвучало убедительно.
Но голова у Джорджа уже была занята другим, потому что он спросил:
Это что, мясной пирог так пахнет? — Я кивнула. — Ты прелесть.
В течение следующих недель Джордж действительно пытался установить между нами entente cordiale
[34]
. Он исключил из своего лексикона все домашние претензии. Он не стал просить Беа звонить мне с новыми рецептами его любимых блюд. Он смирился с тем, что я не умею гладить костюмы. Он не стал возражать, когда я предложила платить по пять долларов дважды в неделю за услуги приходящей домработницы. Он старался быть внимательным, тем более что моя беременность становилась все заметнее и я быстро уставала. Он пытался быть любящим и заботливым.
