Дорожки в парке еще не расчистили, так что пришлось пробираться по сугробам. Спустившись с холма, я как будто оказалась уже не в Нью-Йорке — скорее в холодном неприветливом уголке Новой Англии. Меня окружал замерзший пейзаж, белое безмолвие.
Я спустилась к самому подножью холма, перешла на тропинку, что бежала вдоль озера. Узкая протоптанная полоска вела к беседке. И я пошла туда. В беседке я села на скамейку. Озеро замерзло. Над ним низко зависло небо большого города: гордое, надменное, непроницаемое. Из всех манхэттенских видов этот был моим любимым — мне казалось, есть особое очарование в пасторальной тиши парка на фоне наглого меркантильного великолепия этого сумасшедшего острова. Неудивительно, что именно сюда я пришла после пятидневного домашнего заточения. Наступило новое десятилетие — а с ним пришли и новые дерзкие надежды. Нужно было как-то осмыслить это, прочувствовать. И разве можно было найти место более подходящее для таких раздумий?
Вскоре я расслышала чье-то бормотание. Женщина моего возраста зашла в беседку. У нее было худое аристократическое лицо, и его суровая привлекательность почему-то навеяла мысль о том, что она уроженка Новой Англии. Она толкала перед собой детскую коляску. Я улыбнулась женщине и заглянула в коляску. Там, пллтно укутанный, лежал маленький мальчик. Я тотчас испытала привычную грусть, которая охватывала меня всякий раз, когда я видела ребенка. И как всегда, я попыталась скрыть свои чувства за натянутой улыбкой и банальностями.
Какой красивый, — сказала я.
Спасибо. — Женщина улыбнулась мне в ответ. — Я с вами согласна.
Как его зовут?
На мой вопрос ответил другой голос. Голос мужчины. И этот голос я слышала прежде.
Его зовут Чарли, — произнес он.
Мужчина — отставший от женщины с ребенком на две-три ступеньки — зашел в беседку. Жестом собственника положил руку на плечо женщины. Потом повернулся ко мне. И вдруг резко побледнел.
Я почувствовала, как у меня перехватило дыхание. Мне удалось сдержать подступивший вскрик. Каким-то чудом — после пережитого потрясения — я заставила себя произнести:
Здравствуй.
Джеку Малоуну тоже не сразу удалось обрести дар речи. Наконец он вымученно улыбнулся:
Здравствуй, Сара.
2
Здравствуй, Сара.
Я молча смотрела на него. Как давно это было? Канун Дня благодарения, 1945 год. Четыре года тому назад. Боже правый, четыре года. И все это время его призрак преследовал меня. Не проходило и дня, чобы я не думала о нем. Не задавалась вопросом: где он, что с ним? И увижу ли я его кргда-нибудь? И были ли те слова на открытке — Прости… Джек — прощальными?
Четыре года. Разве могли они пролететь так быстро? Не успела глазом моргнуть, как вчерашняя выпускница колледжа стала жительницей Нью-Йорка. А в следующий момент — разведенной женщиной двадцати восьми лет, вдруг столкнувшейся лицом к лицу с человеком, который был любовью одной ночи… но с тех пя незримо присутствовал в ее жизни.
Я вглядывалась в его лицо. Он был все тем же, настоящим ирландцем. Румянец на щеках, квадратная челюсть. Только на этот раз красавчик был без военной бормы. На нем были темно-коричневое пальто, толстые кожаные перчатки, матерчатая кепка. На первый взгляд, Джек Малоун был точной копией того парня, которого я встретила в 1945 году.
Вы знакомы?
Это произнесла женщина. Точнее, его жена. Ее голос был теплым, в нем не было и тени подозрительности или недоверия — несмотря на двусмысленность сцены, разыгравшейся на ее глазах. Я окинула ее взглядом. Да, она определенно была моей ровесницей — и довольно миловидной. На ней было ярко-синее пальто с меховым воротником. И перчатки в тон. Короткие светло-русые волосы были собраны черной бархатной лентой. Она была такой же высокой, как и Джек, — почти пять футов десять дюймов, прикинула я, — и совсем не полная. Даже тяжелое пальто не добавляло объема ее стройной фигуре. Вытянутое лицо, слегка суровое, напомнило мне портреты первых поселенцев Колонии Массачусетского залива. Я легко могла представить себе, как эта женщина мужественно борется с тяготами бостонской жизни тридцатые годы семнадцатого века. Хотя она мило улыбалась мне, я чувствовала, что, если потребуется, она может быть твердой, как скала.
Младенец спал. Собственно, это был уже не младенец — мальчику было года три. Просто он был миниатюрным. И очень красивым, как все маленькие мальчики. В ярко-синем комбинезоне и крохотных варежках, крепившихся к комбинезону металлическими застежками. Цвет его одежды гармонировал с пальто матери. Как трогательно. И как восхитительно — подобрать себе и ребенку одежду в тон. Какая роскошь — хотя вряд ли она считала это роскошью. В самом деле, ведь у нее есть муж, ребенок. У нее есть он, черт возьми. Он… и здоровая матка. Впрочем, я не сомневалась в том, что она воспринимает это как нечто само собой разумеющееся, принадлежащее ей по праву. Священному праву Материнства, принадлежности этому Мужчине. Этому омерзительному, ненавистному, самоуверенному, красивому ирландцу…
О боже, если бы ты меня услышал!..
Да, — прозвучал его голос, — конечно, мы знакомы. Правда, Сара?
Я вернулась к реальности.
Да, мы знакомы, — выдавила я из себя.
Сара Смайт… моя жена Дороти.
Она улыбнулась и кивнула мне. Я ответила тем же.
И конечно, наш сын Чарли, — добавил он, похлопав по коляске.
Сколько ему?
На днях исполнилось три с половиной, — сказала Дороти. Я быстро произвела в уме кое-какие арифметические подсчеты и в упор уставилась на Джека. Он отвел взгляд в сторону.
Три с половиной? — переспросила я. — Какой чудный возраст.
Да, вы правы, — сказала Дороти, — тем более что он теперь начал говорить. Настоящий болтунишка, не так ли, дорогой?
Это точно, — сказал Джек. — А как твой брат, ныне такой знаменитый?
Процветает, — ответила я.
Вот откуда мы с Сарой знакомы, — объяснил он Дороти. — Мы встретились на вечеринке у ее брата… когда же это было?
Канун Дня благодарения, сорок пятый год.
Господи, у тебя память куда лучше, чем у меня. И как звали того парня, с которым ты была в тот вечер?
О, да ты ловкач. Заметаешь следы, как заправский воришка.
Дуайт Эйзенхауэр, — ответила я.
На мгновение воцарилась гробовая тишина, которую вскоре нарушил нервный смех Джека и Дороти.
Ты по-прежнему самая остроумная женщина Западного полушария, — сказал Джек.
Постойте, — вмешалась Дороти, — вы случайно не та Сара Смайт, что пишет для журнала «Суббота/Воскресенье»?
Да, это она, — ответил Джек.
Обожаю вашу колонку, — сказала она. — Считайте, что я ваша преданная поклонница.
