С любовью, папа».
Когда я отправил письмо, была пятница, поэтому для меня не было ничего удивительного в том, что в выходные я не получил ответа. Дома у дочери был свой компьютер, но я понимал, насколько опасно было писать в субботу или в воскресенье… Мало ли, ее мать или Робсон могли зайти к ней в комнату в тот момент, когда она открывает почту. Возможно, я чересчур осторожничал, но мне не хотелось ставить под угрозу нашу переписку и тем более доставлять Меган неприятности. Поэтому я поборол искушение написать ей — и окунулся в привычную рутину. Подъем в восемь, закупка продуктов, работа над романом, ленч, выход из дому в час тридцать пополудни, кино, возвращение домой к полуночи, таблетка снотворного с травяным чаем, сон… и неизбежное пробуждение в два часа ночи, когда пьяный Омар, возвращаясь домой, шумно мочился в сортире (этот ритуал не знал сбоев). 3опиклон, однако, делал свое дело, и вскоре я снова проваливался в сон. Вот почему я каждый день мысленно благодарил доктора из гостиницы, который щедро прописал мне сто двадцать таблеток этого в прямом смысле сногсшибательного лекарства.
Проснувшись поутру, я неизменно обнаруживал привет от Омара в виде загаженного туалета. После нескольких недель каждодневной уборки мое терпение лопнуло. Это случилось в тот день, когда я получил последнее письмо от Меган — и большую лужу мочи на полу туалета.
Я громко забарабанил в дверь соседа. Он открыл не сразу, но в конце концов появился на пороге в грязных трусах-боксерах и майке болельщика футбольного клуба «Милан», обтянувшей огромное брюхо.
— Чего надо? — спросил Омар заспанным голосом.
— Поговорить, — ответил я.
— Поговорить? О чем?
— О том, в каком состоянии ты оставляешь туалет.
— В каком еще состоянии? — переспросил он, и в его голосе зазвучали вызывающие нотки.
Я пытался выдержать спокойный тон:
— Послушай, мы оба вынуждены делить туалет…
— Мы делим туалет? — Его голос сорвался от ярости.
— Мы оба пользуемся одним туалетом в разное время.
— Ты хочешь, чтобы мы пользовались им вместе?
— Я хочу чтобы ты поднимал стульчак, когда ссышь. И еще прошу, чтобы ты спускал после себя воду и пользовался ершиком, когда…
— Пошел в жопу, — сказал он и захлопнул дверь перед моим носом.
Мой опыт дипломатии оказался неудачным. На следующее утро я обнаружил, что Омар обоссал все, что можно… не только стульчак и стены туалета, но и дверь моей комнаты.
Я ринулся в контору Сезера. Качок впустил меня с хмурым видом. В общем, все как обычно.
— Есть проблемы? — спросил Сезер.
Я объяснил, что случилось.
— Возможно, это была кошка, — сказал он.
— Да уж, и прилетела она на ковре-самолете с полным мочевым пузырем. Это был Омар.
— У вас есть доказательства?
— А кто же еще?
— Я же не Шерлок Холмс.
— Вы должны поговорить с Омаром, — сказал я.
— Если у меня нет доказательств, что это он нассал на вашу дверь…
— Может, вы хотя бы найдете кого-то, кто мог бы помыть дверь…
— Нет.
— Но как управляющий домом…
— Мы моем только коридоры. Следим за тем, чтобы éboueurs
[54]
ежедневно вывозили мусор. Но если вы мочитесь на дверь…
— Я не мочился на дверь.
— Это ваша версия. Но, как я уже сказал, поскольку нет доказательств, я вынужден предположить…
— Ладно, проехали, — сказал я и направился к двери.
— Минуточку, — остановил меня Сезер. — У меня есть сведения об Аднане.
Я остановился в дверях.
— И что?
— Его арестовали месяц назад, как только он сошел с трапа самолета в Стамбуле. Оттуда его доставили в Анкару для вынесения официального приговора. Он получил пятнадцать лет.
Я услышал собственный голос:
— Это не моя вина. — И тут же пожалел о том, что сказал.
Сезер сложил пальцы домиком и улыбнулся:
— А кто говорит, что это ваша вина?
В тот день я сам помыл дверь. И стены туалета. И снова до блеска начистил унитаз. Ночью, после того как Омар закончил свое шумное мочеиспускание, я поймал себя на том, что не могу заснуть. Хотя я и пытался найти рациональное объяснение случившемуся: Аднан много лет находился в бегах, и ему просто везло, что он не попадался полиции все это время, пока не приехал за мной в то злосчастное утро, — все равно не мог простить себе этого. Еще одна загубленная жизнь, и опять-таки по моей милости…
От бессонницы меня спасала работа. Я писал как маньяк: по пять страниц до рассвета, и все еще находился в самом начале пути — на странице тридцать пять будущего эпохального романа. Но мой главный герой, Билл, был уже девятилетним мальчиком. В настоящий момент он слушал, как собачатся его родители, распивая виски на кухне дома в Нью-Джерси.
Я как раз описывал эту сцену (и был очень доволен результатом), когда заметил протечку. Вода сочилась из-под шкафчика под умывальником На линолеуме собралась небольшая лужица. Я подошел к шкафчику и открыл его. Причина протечки обнаружилась сразу: отклеилась лента, которой была замотана сточная труба. На полу я заметил несколько отодранных плиток. На одной из них лежал старый моток черного крепа. Я поднял его. Вместе с мотком приподнялась и плитка. Под ней обнаружился торчащий кусок пластика. Я потянул за уголок — и вытащил пластиковый пакет, спрятанный в ямке, грубо вырезанной в полу. В пакете оказались плотные связки банкнот, штук двадцать, каждая туго перетянута резинкой. Я развязал первую пачку. В ней были купюры по пять, десять и двадцать евро. Всего двадцать купюр, ровно на двести евро. Во второй пачке было еще тридцать банкнот, всего на тысячу евро. Следующая связка. Та же сумма. Когда все пачки были развязаны и купюры разложены, до меня дошло, что я вижу перед собой четыре тысячи евро.
Серые пятна рассвета расплывались в ночном небе за окном. Я аккуратно скатал банкноты и сложил их обратно в пакет. Потом засунул пакет в дыру и прикрыл плиткой, после чего оторвал кусок клейкой ленты и замотал протекающую трубу. Покончив с этим, я сварил себе кофе и сел за стол. Уставившись в грязное окно, я думал о том, что оказался один на один с серьезной моральной дилеммой. Четыре тысячи евро. При моих нынешних расходах с этой суммой в Париже можно протянуть еще четыре месяца. Промолчать о находке очень легко. Тем более что Аднан заперт за решеткой в далекой Анкаре. Допустим, я промолчу — и получу бонус в виде лишних трех месяцев… А что дальше?
Чувство вины, будь оно неладно… Жить с этим чувством я бы не смог.
Допив остывший кофе, я схватил свой блокнот и наспех набросал записку следующего содержания:
