— Могу я поцеловать подол вашей shmatte,
[87]
доктор Фрейд?
Она снова закурила и произнесла:
— Shmatte. Это иудейское слово. Вы еврей?
— Моя мама была еврейкой.
— Ну значит, и вы еврей. Мать является носителем веры и передает ее…
— Как триппер.
— А другая ваша половина? — спросила она.
— Унылый среднезападный конгрегационалист.
— Так вы считаете своего отца скучным человеком?
— Вы задаете много вопросов.
— Кажется, вы не прочь на них ответить.
— Я не люблю говорить о себе.
— Все американцы любят говорить о себе. Так они самоутверждаются.
— Какая оригинальная мысль.
— Я рада, что вы так думаете.
— А теперь, с вашего позволения, угадаю я: вы профессор семиотики из Сорбонны и защитили докторскую диссертацию по символическим нюансам американской культурной жизни…
— Нет, — сказала она, — но я уверена в том, что ваша докторская диссертация была бы близка к этой теме.
— Вам известно, что я преподаватель?
— Нет, просто догадка. И ваша область…
— Кинематограф. Была. Я больше не преподаю.
— Вы потеряли работу?
— Мы раньше не встречались? Или у вас имеется досье на меня?
Улыбка.
— «Нет» на оба ваши вопроса. Я просто несу всякую чушь, как говорят в вашей стране.
— А каким словом обозначается «чушь» в вашей стране?
— Двумя словами: buta beszed.
— Вы из Восточной Европы?
— Браво. Венгерка.
— Но ваш французский… он безупречен.
— Если вы не родились французом, ваш французский никогда не будет безупречным. Но после пятидесяти лет в Париже он становится вполне сносным.
— Пятьдесят лет? Должно быть, вас привезли сюда младенцем.
— Лесть всегда приятна… и всегда очевидна. Мне было семь лет, когда я приехала сюда в 1957 году… Ну вот, теперь я выдала вам жизненно важную информацию: свой возраст.
— Вы выглядите потрясающе для своих лет.
— Теперь мы перешли от легкой лести к абсурдной.
— У вас с этим проблемы? — спросил я.
Она коснулась моей руки двумя пальцами.
— Ни в коем случае.
— У вас есть имя?
— Есть.
— И…
— Маргит, — произнесла она, отделяя один слог от другого.
— А фамилия?
— Кадар.
— Маргит Кадар, — с трудом выговорил я. — Кажется, был какой-то венгерский вождь по фамилии Кадар?
— Да, — кивнула она, — коммунистическая марионетка, которую поставили Советы, чтобы контролировать нас. Мы с ним не родственники.
— Выходит, Кадар — довольно распространенная фамилия в Венгрии?
— Я бы так не сказала. А у вас есть имя?
— Вы пытаетесь сменить тему.
— Ко мне мы еще вернемся. Но только после того, как я узнаю ваше имя.
Я назвал себя и добавил:
— Только первая буква в имени Гарри не проглатывается, как это делают французы.
— Значит, вам не нравится, когда вас называют Арри? Но вы тоже говорите на очень приличном французском.
— Приличном, потому что я американец… а всех американцев считают невежественными и не обучаемыми.
— Абсолютно белое, как и абсолютно черное, кажется дефектом зрения…
— Джордж Оруэлл?
— Браво. Он был очень популярным писателем в Венгрии, мистер Оруэлл.
— Вы имеете в виду, в годы коммунистического режима?
— Да, именно это я и имею в виду.
— Но, если вы уехали в пятьдесят седьмом, то, должно быть, избежали всей этой сталинской мути.
— Не совсем, — сказала она, глубоко затягиваясь сигаретой.
— Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что сказала: не совсем.
Тон моей собеседницы был спокойным, но достаточно твердым — намек на то, что ей не хотелось развивать эту тему. Поэтому я не стал настаивать и предложил другую:
— Единственный венгерский анекдот, который я знаю, принадлежит Билли Уайлдеру. Он сказал: «Во всем мире только венгр способен зайти следом за вами в дверь-вертушку и выйти первым».
— Вы действительно специализируетесь в кинематографе.
— Это было раньше.
— Хорошо, дайте-ка угадать… Вы пытаетесь стать романистом… как половина присутствующих в этом… театре абсурда.
— Да, я потенциальный писатель.
— Потенциальный? Почему вы себя так называете?
— Потому что я еще ничего не опубликовал.
— Вы пишете почти каждый день?
— Каждый день.
— Значит, вы писатель. Потому что пишете. Действительно пишете. Вот в чем разница между настоящим художником и позером.
Я благодарно коснулся ее руки:
— Спасибо за эти слова.
Она пожала плечами.
— А вы? Чем занимаетесь вы? — осмелился спросить я.
— Я переводчик.
— С французского на венгерский?
— Да, и с венгерского на французский.
— Работы много?
— Работаю. В семидесятых и восьмидесятых был завал, французы гонялись за современными венгерскими авторами… Да, понимаю, это звучит комично… но одно из немногих качеств, за которые я всегда уважала французов, это их любознательность в культуре.
— Одно из немногих?
— Именно это я и сказала.
— Выходит, вам здесь не нравится.
— А вот этого я не говорила. Я просто сказала…
— Я помню, что вы сказали. Но в ваших словах намек на глубокую антипатию к этому месту.
— Это не антипатия, двойственное отношение. В конце концов, что плохого в том, что испытываешь двойственное отношение к стране, работе, супругу, даже к лучшему другу?
— Вы замужем?
— А вот теперь, Гарри, хорошенько подумайте. Будь я замужем, стала бы я убивать время в этом салоне?
— Ну, если вы несчастливы в браке…
— Я бы просто завела любовника.
— У вас есть любовник?
— Могла бы иметь… если бы попался достойный.
