— Спасать! Не будьте же вы таким глупым, Джордж. Бел может быть какой угодно, но только не ужасной. На самом деле, Диана сказала, что Бел — это самый милый человек из всех, кого она когда-либо встречала. Кроме того, ей около семидесяти пяти лет — многовато для того, чтобы похищать молодую женщину вдвое моложе ее, как вы считаете? — Не стоило и говорить, что, хоть я никогда и не бывала у Бел дома, я все же могла представить себе ее жилище каким угодно, но только не мрачным.
Но лицо Джорджа стало еще холоднее, если только это было возможно, и он сказал:
— Я никогда не пользовался своим положением, Милли. Я всегда обращался с подчиненными как с равными, как с друзьями. Тем не менее я владелец фирмы, и я не потерплю, чтобы кто-то, кому я плачу зарплату, называл меня глупым.
Но он действительно говорил глупости! Диана ловко одурачила его, разыграв такую невероятную сцену, что я просто поражалась ее выдержке. Я ничего не сказала, просто сидела и размышляла о ее предательстве. Сначала она использовала нас: меня, Бел, Чармиан — для того, чтобы избавиться от чувства вины из-за смерти отца. Затем, наверное, ей стало неловко оттого, что она нам столько всего наговорила, и повернула все против нас, обеспокоенная, возможно, тем, что я расскажу Джорджу и всем остальным в офисе, что она говорила, изливая душу.
— Да, и еще одно, Милли. Я бы попросил больше не называть меня чудовищем публично.
— Но я не… — начала я, но вспомнила, что действительно сказала такое. — Я не имела в виду что-то обидное. — Я хотела объяснить, почему я использовала это слово, но сейчас это было бы, наверно, пустой тратой времени. Джордж был настроен решительно. Разумнее подождать, пока он снова сможет внимать голосу разума, и тогда все объяснить.
— Где Диана сейчас? — спросила я.
— У меня дома, — коротко ответил он. — Бедная девушка до сих пор вся в слезах. Ей в последнее время пришлось многое пережить. Смерть отца и сама по себе достаточно серьезное испытание, а вы со своими подругами только все усугубили.
— Джордж, все не так. — Я почувствовала себя обязанной сказать это. — Если вы достаточно серьезно подумаете обо всем, вы поймете, что все не так. Диана просто провела вас.
Он в первый раз посмотрел мне прямо в глаза, и я увидела в его глазах отблеск понимания. Он яростно заморгал и сказал:
— Ну ладно, мне надо возвращаться. Я пообещал пригласить ее на ужин.
И он удалился из офиса, словно рыцарь на белом боевом коне, отправляющийся выручать свою даму сердца из беды. Я понимала, что произошло. Жене и детям он уже не нужен, его мать умерла, и он оказался человеком, чьи эмоции никем не востребованы. И Диана нашла лазейку в его душу, истосковавшуюся по тому, кого можно лелеять и защищать.
Я села за свой стол — ноги у меня дрожали, в голове все перемешалось. Это казалось таким неразумным, таким несправедливым. Я взяла телефон — мне было просто необходимо поговорить с кем-то, кто бы меня понял и посочувствовал. Я позвонила Труди, но трубку взял Колин. Он сказал, что ее нет.
— Она повела Мелани и Джейка в кино, на «Сто одного далматинца». Кстати, в воскресенье открывается ее лоток с бутылками. Она собиралась позвонить тебе.
— Я приду, — пообещала я.
Затем я позвонила маме. Я не могла объяснять ей, что случилось это только расстроило бы ее, но я подумала, что, по крайней мере, услышу дружелюбный голос. К моему разочарованию, на другом конце я услышала голос отца, который быстро, без остановки проговорил наш номер. По телефону его голос всегда звучал мягко, доброжелательно, и было очень трудно увязать этот приятный голос с человеком, которого я знала. Но я не стала тратить время на любезности.
— Мама дома?
— Она в постели, ее грипп слегка прихватил.
— Ох! — Я на секунду пришла в замешательство. — Ну ладно, передавай ей привет и скажи, что завтра после работы я заеду проведать ее. Я бы сегодня приехала, но пообещала кое с кем встретиться на квартире Фло.
— Ладно, дочка. Как у тебя-то дела?
— Все хорошо, — сказала я отрывисто. — Пока.
Я решила, что Бел всегда будет рада излить свое сочувствие хоть ведрами, но я ничего не скажу ей про «похищение», а то она еще лопнет от злости.
3
— Это я, мама, — крикнула я, взбегая наверх. Она сидела, опершись на груды подушек, и выглядела сонливой, но довольной собой.
— Здравствуй, Миллисент. — Она улыбнулась, когда я вошла в комнату и чмокнула ее в полную одутловатую щеку. — Я совсем одна. Отец пошел в паб, а Деклан у друга.
— Ты как себя чувствуешь? Я о тебе целый день беспокоилась. — В середине утра я вдруг подумала: а был ли грипп причиной того, что мама лежала в постели? Не мог ли отец снова взяться за старые штучки?
— Нет причины волноваться, дорогая. — Довольная улыбка, которая по-прежнему играла на ее лице, убедила меня, что мои подозрения необоснованны. — Мне нравится лежать вот так, когда тебя обслуживают. Деклан за мной ухаживает, Труди приезжала днем, привезла винограда. А теперь и ты принесла прекрасный букет гвоздик — мои любимые, ты знаешь. — Она сунула нос в цветы. — Пахнут просто восхитительно. Приятно знать, что дети ухаживают за своей мамой. Я даже получила открытку с пожеланиями выздоровления от Алисон, хотя я и не думаю, что это была ее идея. В воскресенье мне пришлось позвонить и сказать, что я не смогу приехать. К тому времени проклятая болячка уже прицепилась ко мне, и я чувствовала, что не смогу вести машину.
— Позвонила бы мне. Я бы приехала раньше.
— Мне не хотелось тебя беспокоить, Миллисент. Я знаю, ты всегда так занята.
— Ах, мама! — Я погладила ее горячий лоб. — У тебя температура, — сказала я, нахмурившись.
— Врач дал мне какие-то таблетки. Смотри, что прислали женщины из магазина. — Она указала на плетеную корзинку сухих цветов, стоявшую на соседнем столе рядом с открыткой Алисон. Казалось, ее гораздо меньше волновала ее болезнь в сравнении с тем, что все были так добры к ней. — Миссис Брэдли, соседка, постоянно приносит домашний суп. Картошка хорошая, вкусная, но Деклан съел лук. — Она захихикала, как девчонка. — Я могла бы и почаще болеть, если меня так будут лечить. Даже отец пару раз приносил мне чай. Думаю, он исправляется.
— Особо не рассчитывай на это, мама.
— Не буду, доченька. Смотри! — Она похлопала себя по животу. — Я похудела. Раньше в эту ночную рубашку я еле влезала, а теперь она совсем болтается. Девушкой я была стройной, как ты сейчас.
— Я знаю. Там внизу твоя свадебная фотография.
— Я снова хочу быть стройной, когда поеду в Оксфорд. — Она снова захихикала. — Начну новую жизнь с новой фигурой.
Я обеспокоенно посмотрела на нее. Выражение ее лица было невинным, как у ребенка. Тридцать лет она прожила, направляемая железной рукой мужа, и понятия не имела, как разбираться с проблемами внешнего мира — например, как договариваться с домовладельцами, за исключением местного совета; люди из социального обеспечения запросто могли бы убедить ее, что она ни на что не имеет права.
