Звонок в дверь прервал неловкое молчание, Ирина отправилась открывать, а Маргарита решила унести в кухню тарелки, чашки и блюдца. Последнее блюдце со скарабеем, только что привезенное из Египта, едва не выпало у нее из рук, когда она услышала голос Литвиненко из коридора – нет, она не испугалась, это было не в ее характере, но меньше всего ей хотелось встречаться с этим напыщенным самовлюбленным болваном, который хочет всех заставить плясать под его дудку, а себе прощает всякие шкодливые делишки. Ох, был бы ты, Литвиненко, не Иркиным мужем, я бы тебе устроила цирк с доставкой на дом!
– Ириша, у нас гости? – гудел Валентин в прихожей. – А я освободился пораньше, ну ее к черту, эту работу, домой хочется, соскучился в этих египетах…
Заглянул в кухню и замер на пороге. Маргарита насмешливо наблюдала, как меняется выражение его лица: от благодушно-расслабленного – к удивленному, растерянному, злому.
– Вот и хорошо, что пораньше, отпуск есть отпуск, – идя следом за ним, говорила Ирина. – Мы тут с Ритой смеемся: а правда, если муж любовнице кольцо купил за полмиллиона, она может половину себе потребовать? Деньгами или просто так, полкольца? Про Бодунова, помнишь, я тебе говорила… Ты что, Валя?
Маргарита, так и не дождавшись от Литвиненко хотя бы нейтрального «здрасьте», тоже разозлилась – она не позволит обращаться с собой, как с тряпкой. И добавила:
– И если шубу норковую, голубую там или зеленую, то тоже пополам с женой, правда, Валя?
И тут застигнутый врасплох Валентин, который всегда гордился своим умением внешне не проявлять эмоций, совершил роковую ошибку – он сорвался.
– Какую шубу, что ты несешь?! – заорал он.
Увидел, как у жены и ее подруги изумленно расширились глаза – его реакция и в самом деле была неадекватной, ведь можно было все принять за шутку, не понять и не заметить, но уже не мог остановиться. Литвиненко испугался, а лучший способ защиты, как известно – нападение.
– Я тебе ясно сказал: чтобы ноги твоей не было в нашем доме! Довольно ты меня компрометировала, так теперь я еще и дело ваше чертово веду, а ты смеешь ко мне домой являться!
– Я не к тебе пришла, – подозрительно спокойно начала Маргарита. – Я пришла к своей подруге. В ее дом. А тебя не было. Ты был на работе. Ты предупредил, что будешь работать до вечера. Еще не вечер, Валя.
– Я раньше освободился, – глядя в ее сузившиеся темно-серые глаза, Валентин понял, что сказал это зря, но было уже поздно.
– А что, сегодня в «Голливуде» Наташина смена? Бедняжка, она и перед Новым годом все дни работала, и сейчас отдохнуть не дают. Не повезло, да?
– Какая Наташа? Твоя парикмахерша, что ли? – улыбаясь, переспросила Ирина, обманутая спокойным тоном подруги, лица которой не видела, потому что смотрела на мужа. И уже по его вытянувшейся физиономии немедленно и бесповоротно поняла, о чем идет речь.
И тогда обычно расчетливый и хладнокровный Литвиненко сделал еще одну роковую ошибку – он сбежал. А что ему оставалось делать в присутствии этой стервы, которая откуда-то знает про его Наташу и ни перед чем не остановится (это он тоже понял по ее глазам)? Правда, уходя, он сильно хлопнул дверью и довольно громко – чтоб услышали с гарантией – назвал Марго «чокнутой дурой», но это были, он и сам понимал, полумеры.
Когда дверь захлопнулась, Маргарита осознала, что ввязалась в объявленную ей войну, соразмеряя силы свои и противника, но позабыв в азарте о тылах, обозах и о том, что среди мирного населения могут быть жертвы. Рита повернулась к Ирине – и, к своему великому изумлению, не увидела в ее глазах ни слез, ни вопроса. Ирина все поняла. Наверное, она догадывалась и раньше, а тут парикмахерша Наташа, ее голубая шуба, над которой они так смеялись, и тюменские командировки преданного супруга сложились в общую четкую картину.
Поэтому то, что была вынуждена ей объяснить Маргарита, не стало для Ирины открытием. Или почти не стало.
– Ириша, ты прости меня, а? Ну, дура я, не удержалась, – каялась Маргарита. – Я же не думала, что он так… отреагирует. Виновата я. Поклялась себе молчать и ляпнула. Слушай, ну вы же помиритесь еще. Он вернется и прощения просить будет, ты же правильно говорила, что неохота им на пятом десятке все заново начинать… – Маргарита говорила эту чушь, чтобы не молчать, и ненавидела себя. Она видела, что Ирина ее не слушает, что в ней началась какая-то внутренняя работа, которая еще неизвестно к чему приведет. – Ир, мне уйти, да? Скажи, я уйду. А если надо – останусь. Ну не молчи, а?
– Рита, ты не виновата, – голос Ирины звучал обманчиво-спокойно. – И я догадывалась. Только никак не могла решить, хочу ли я обо всем знать доподлинно. Вот вы за меня и решили. Ты иди. Со мной будет все в порядке. Мне подумать надо.
Но когда Маргарита ушла, Ирина не стала думать ни минуты. Если она будет думать – начнет жалеть себя и плакать и ничего не сможет решить и сделать. Последние годы она жила в тихом болотце, маясь от скуки и не решаясь что-нибудь изменить, дабы не нарушить привычного порядка вещей. Сегодня в это болото прилетел увесистый камень, брошенный недрогнувшей рукой лучшей подруги Маргариты, которая, конечно же, желала только добра. Теперь только от нее самой зависит, затянется ли опять это болотце ряской и все станет как прежде или…
Чтобы избавиться от звенящей тишины, Ирина включила магнитолу, ткнув первый попавшийся диск (под рукой были только любимые), и знакомый голос дурашливо сообщил под простенькие гитарные переборы:
А я не гордый, я просто занят,
я спецзаказом к земле прижат,
и слоем пыли на чемоданах
мои намерения лежат…
«Надо же, и у них чемоданы», – удивилась совпадению Ирина. Двигаясь в такт музыке, она перевернула вверх дном чемодан, привезенный из Египта, вывалила его содержимое на коврик посреди прихожей и принялась укладывать в него вещи из мужниного шкафа. Отглаженные рубашки и костюмы, поколебавшись секунду, складывать не стала, решила, что положит их вместе с плечиками сверху. Когда чемодан наполнился до отказа, а в шкафу появились бреши, она остановилась. Подошла к окну, удивилась, что, оказывается, уже совсем стемнело. Постояла, глядя, как пляшут снежинки в синем круге света фонаря на столбе. «До свиданья, дорогие, вам ни пуха, ни пера, пусть вам встретятся другие, лишь попутные ветра», – кажется, уже по второму или по третьему кругу играл диск, многозначительно совпадая с ее мыслями – так всегда бывало. Сколько она так стояла, пять минут или пять часов, Ирина потом не могла вспомнить, но, увидев, как у подъезда мягко притормозила знакомая машина, встрепенулась, схватила чемодан, волоком вытащила его за дверь, в общий с соседями «предбанник», сверху аккуратно пристроила рубашки, потом метнулась в спальню и там замерла в дальнем углу, боясь услышать звонок, щелканье дверного замка, голос…
Проболтавшись битых два часа по пустому городу (народ еще полмесяца от праздников отходить будет), Валентин решил вернуться домой и объясниться с женой. Они взрослые люди, негоже им ссориться, как подросткам. Да, он, безусловно, виноват, но это не повод разрушать… Теперь он однозначно решил, что выбирает семью, что там все кончено и что он никогда не обещал Наташе… Нет, про Наташу нельзя. В общем, на месте разберется. Жена всегда подчинялась его решениям, за ним оставалось последнее слово, и она наверняка уже успокоилась и готова поговорить. Литвиненко повеселел и, притормозив возле цветочного киоска, купил Иринины любимые пушистые желтые хризантемы.
