– Что тут у вас происходит? – строго спросил он у Ирины. – Вы же собирались уходить.
– А у нас тут черт знает что происходит! – злорадно доложила Ирина, с удовольствием глядя в вытянувшееся лицо Олега. – Я как раз собиралась, а тут вот молодой человек… Скажите, пожалуйста, а если я напишу заявление, что он ко мне ворвался, что ему за это будет?
– Так… Это будет… – растерялся участковый. – Статья… Черт, мы же только что читали… Вот память!
Он принялся рыться в карманах в поисках Уголовного кодекса, но тут Шустрый неожиданно пришел ему на помощь.
– Сто тридцать девятая УК. – И, заметив удивленный взгляд милиционера, пояснил: – Я, конечно, не херувим, но я чту Уголовный кодекс, как завещал великий Бендер. А она, между прочим, сама объявление дала! Так что не пришьете, у меня и газетка есть… Дома.
– Никакого объявления я не давала! – тут же открестилась Ирина. – И вам, между прочим, пыталась объяснить, а вы меня не слушали. Вы ворвались ко мне в квартиру, я испугалась.
– Но это же подло! – по-бабьи взвизгнул Шустрый, окончательно поставив крест на своем любовно взлелеянном имидже мачо. – Ведь вы же сами… Разве так можно?!
Ирина молчала. Ей даже стыдно не было. Уж больно гадкий попался мальчишка, не грех такого и проучить.
– Пройдемте, пройдемте, гражданин, в райотделе разберемся, – взял его за локоть участковый. – И документики я заберу. Мне почему-то кажется, что это очень интересные документики, вы ведь немного успели съесть, страницы полторы-две, не больше?
Вместо ответа Шустрый начал громко икать.
– Отпустите его, правда, не врывался он, я с ним, кажется, даже раньше встречалась, – сжалилась Ирина.
Старший лейтенант явно колебался, но тут его взгляд упал на принесенные Шустрым розы, что немедленно придало ему решительности. Петрухин звонко шлепнул Шустрого ладонью по спине, отчего тот испуганно вытаращил глаза, но икать перестал.
– Ничего, проверим документы, снимем показания, пока как со свидетеля. А там видно будет. Пройдемте, гражданин!
Милиционер увел Шустрого, который уже в прихожей опять начал нервно икать. Не успела Ирина войти в гостиную, как раздался телефонный звонок. Она посмотрела на определитель – Валентин. И трубку снимать не стала, хотя, конечно, это было глупо. Хорошо, они поговорят, только не сегодня и не сию минуту. Хватит с нее общения на сегодня. Ирина села на диван, долго сидела, пытаясь поймать за хвост хоть одну мало-мальски стоящую мысль, но мысли проносились слишком быстро и друг с другом никак не соотносились. «Чаю, что ли, выпить, надо же чем-то заняться», – лениво прикидывала Ирина. Но не хотелось ни чаю, ни вставать и идти на кухню. Неловко повернувшись, она смахнула со столика пустой стакан из-под сока и даже поленилась нагнуться посмотреть – будет на ковре пятно или нет.
– А, ну и ладно, все один к одному, – громко сказала она самой себе. – Идиотский вечер. Вечер с идиотами. Достоевский отдыхает. Я разговариваю сама с собой. А со мной разговаривает рамочка для фотографий. Надо подарить себе попугая, хоть будет с кем поговорить. – И передразнила вслух: – «Ира хор-рошая! Ир-ра хор-р-рошая!»
И после длинной паузы добавила от души:
– Ира – дура!
Но сеанс самокритики ожидаемого успокоения не принес. Ирина, вздыхая, переоделась в домашний халат – махровый, желтый в черный горошек, честно говоря, немного застиранный, но зато ужасно уютный, влезла в шерстяные носки и тапочки с собачьими мордами впереди. Подумав, принесла из кухни бутылку вина, фрукты, конфеты. Пристроила все это на столик, полюбовалась композицией. Включила телевизор, налила в бокал вина, поудобнее угнездилась в кресле. Потом вскочила, погасила свет и зажгла елочную гирлянду. От мельтешения разноцветных огоньков в комнате стало веселее, и даже промелькнуло какое-то детское – нет, не воспоминание даже, а ощущение, которое она не выразила бы словами. Оказывается, прав был Лев Николаевич, должна быть елка, и гирлянда должна гореть. Ирина отпила вина, прихватила горсть конфет, влезла с ногами в кресло. Именно так она и собирается провести остаток новогоднего вечера, пусть в дверь хоть молотком стучат, она не откроет – дудки!
Но стучать в дверь никто и не думал. Зачем стучать, если есть звонок? «Не открою, – угрюмо думала Ирина, – позвонят и отвяжутся, психи малообеспеченные». А вдруг это Ритка?! Она немедленно вскочила и, тихонько подкравшись к двери, заглянула в глазок – в прихожей темно, ее не увидят. И едва не застонала от досады – за дверью переминалась с ноги на ногу Евстолия.
– Ирочка, это я! – заорала она из-за двери и подсунулась поближе к глазку, чтобы у Ирины исчезли всякие сомнения. – Ты ведь уже освободилась?
– Смотря от чего, – мрачно проворчала себе под нос Ирина, но дверь все же открыла и даже по привычке надела на лицо некое подобие улыбки: во-первых, ее всегда учили, что со старшими надо быть вежливой, а во-вторых, она по опыту знала, что Евстолии Васильевне проще уступить, чем объяснить, что у тебя нет ни малейшего желания воплощать в жизнь ее планы. Сделать все равно придется, а времени уйдет вдвое, если вступать в пререкания.
Евстолия вдвинулась в раскрытую дверь задом наперед и втащила за собой ворох шуршащих тряпок, две большие коробки и какой-то пакет. Ирина с изумлением наблюдала, как все это богатство занимает пространство небольшой прихожей. Евстолия, очевидно, тоже решила, что ей потребуется больший простор для творчества, поэтому, не останавливаясь, все так же задом наперед прошествовала в гостиную, где принялась хлопотливо размешать принесенные вещи на диване и на креслах.
– Евстолия Васильевна… – начала было Ирина, но соседка, на секунду оторвавшись от дел, посмотрела на нее с таким страдальческим выражением, что она немедленно исправилась. – То есть Ева… Вы… ты решила ко мне переехать? С вещами?
– Ни в коем случае! – пропела Евстолия, отходя на пару шагов назад, и жестом феи, собирающей Золушку на бал, указала Ирине на лежащие на диване тряпки. – Лучше включи свет. Вот, полюбуйся!
Заинтригованная, Ирина послушно щелкнула выключателем, подошла поближе – и ахнула: перед ней лежало старинное платье, тяжелое, тонкое в талии, с низко вырезанным корсажем и широченной, затканной золотом юбкой. Точно такие же она видела на картинах художников восемнадцатого века. Она осторожно потрогала платье пальцем, боясь повредить позолоту. Евстолия, ужасно довольная произведенным эффектом, потянула Ирину за руку и подвела к креслу – там лежало еще одно платье, тоже старинное, но попроще – без золотого шитья и пышной юбки, но зато с кружевными рукавами и какими-то воланами сзади. В коробках с откинутыми крышками лежали шляпы – зеленая с лентами и цветами и сиреневая с вуалью.
– Ну? – покровительственно спросила Евстолия. – Как тебе?
– Потрясающе! – Ирина не могла оторвать глаз от платьев. – А где вы… ты это взяла?
– А я работаю где? – спросила Евстолия и сама себе ответила: – В краеведческом музее. Сорок один год непрерывного трудового стажа. Через мою приемную прошли восемь директоров. В прошлом году, когда музею исполнилось сто пятьдесят лет, мне подарили электрический чайник, хотя многим другим давали просто грамоты.
