– Я музыкальную школу закончил по классу гитары, – еще больше смущаясь от всеобщего внимания, признался он. – У меня мама была директором музыкальной школы. Вот и пришлось…
– Бывает, – понимающе вздохнул Шустрый и примолк, видно, что-то вспомнив. – Все, кончайте базар, гитара так гитара! Только потом опять танцевать будем.
– Я принесу? Это же мой фант? – вопросительно глядя на Евстолию, предложил Лев Николаевич.
– Она же не лежит на кухонном столе, – резонно возразила Евстолия.
– А что на столе-то лежит? – заинтересовалась Ирина.
– Это потом! – не поддалась на провокацию Евстолия. – А сейчас я сама схожу.
Она исчезла, взметнув юбками маленький вихрь, и вернулась через минуту уже с гитарой. Петрухин как-то очень умело и ласково, как живую, взял ее в руки, пальцами пробежался по струнам – и гитара ожила. Он стал ее настраивать, по-птичьи склонив голову набок, а Евстолия тем временем готовилась к выступлению. Она перед зеркалом поправила прическу, выключила телевизор и, поэкспериментировав со светом, остановилась на торшере, выключив люстру. Ирина смотрела на все эти манипуляции с удивлением: она не ожидала, что все будет так серьезно. Да еще и факт, что Петрухин – гитарист с аттестатом о среднем музыкальном образовании, почему-то выбил ее из колеи. Что-то не складывалось. Очень уже это не подходило к его профессии. То-то он такой застенчивый – человек искусства, надо понимать. Шустрый вдруг сделался задумчивым, даже перестал хихикать и шептаться с Маргаритой. Наверное, его в детстве тоже учили музыке, предположила, глядя на него, Ирина. А Маргарита сидела в кресле и рассматривала всех собравшихся, удивляясь про себя: ведь это из-за нее, из-за ее объявления, собрались странные, чужие люди, которые придумывают всякую чепуху и которым, кажется, совсем неплохо вместе. И Ирина выглядит такой довольной и веселой. Странно…
Тем временем Петрухин настроил гитару. Евстолия, пошептавшись с ним, отошла в дальний угол, встала возле торшера, жестом оперной певицы сложила руки на юбке и кивнула гитаристу.
Гитара запела красиво и печально, что-то очень знакомое.
– Целую ночь соловей нам насвистывал, город молчал, и молчали дома, – сдержанно и тоже печально начала Евстолия.
Ирина прикрыла глаза и подумала: этот голос, сильный и нежный, совсем не подходит этой потешной, приставучей и не в меру деятельной… старушке? Да нет, Евстолия вовсе не старушка. Ее даже и пожилой-то назвать нельзя, ей, наверное, и шестидесяти еще нет. Наверное, ее муж, то есть любовник, или как она его там называла, очень любил, когда она ему пела. И если закрыть глаза, то можно представить, что и сейчас поет молодая, любящая и не очень счастливая женщина.
– В час, когда ветер бушует неистовый, с новою силой чувствую я… – пела Евстолия.
И на душе у Ирины делалось легко и печально. Точь-в-точь, как в стихах. «Печаль моя светла», – раньше эту фразу Ирина до конца не понимала, а оно вон как, оказывается, бывает.
Голос смолк, гитара еще что-то повторила ему вслед и тоже притихла. Все зааплодировали, Лев Николаевич подошел к Евстолии и поцеловал ей руку. Евстолия на секунду смутилась, больше для виду, и тут же засуетилась:
– А теперь к столу! У нас еще один фант – ваш тост, вы помните, Маргарита?
Все уселись за стол, на котором, впрочем, остались только вино, печенье, конфеты и фрукты. На два-три тоста хватит, в крайнем случае, в холодильнике еще есть копченая колбаса и сыр, прикинула Ирина и впервые за вечер взглянула на часы. Ого! Половина четвертого! А она собиралась лечь спать, не дожидаясь двенадцати. Если бы ей кто-нибудь еще вчера сказал, что она проведет новогоднюю ночь в компании Риты, Евстолии, трех незнакомых мужчин и Деда Мороза, и к тому же получит от этого удовольствие, она бы ни за что не поверила. А они все оказались вполне ничего… даже этот Шустрый. И с Риткой она помирилась. Жизнь продолжается!
Маргарита, будто прочитав ее мысли, предложила:
– Давайте выпьем за неожиданные повороты в судьбе. Вот у меня, например, такой поворот был недавно – муж от меня сбежал…
– Вот придурок! – успел вставить Шустрый.
– Олег, не мешайте! – шикнула на него Евстолия.
– Точно, придурок, – согласилась с подсказкой Маргарита. – Я думала, к Ирине ушел. Для меня самое паршивое было, что я подругу потеряла. С мужиками, уж извините, проблем нет, – Марго улыбнулась Шустрому, не отрывавшему от нее взгляда, и он радостно закивал в ответ. – А вот подруга у меня одна-единственная, с детства. Оказывается, подруга была и есть, а остальное неважно. Такой вот поворот. И вы сюда пришли… неожиданно. И я смотрю, сложился у вас дружный коллектив, хотя еще утром вы друг про друга – ни сном, ни духом, я так понимаю?
Все зашумели, соглашаясь.
– Так вот, за неожиданные повороты, которых не надо бояться, потому что за ними может встретиться что-нибудь хорошее.
Маргарита подняла бокал. Олег смотрел на нее с восхищением, как будто она изрекла невесть какую мудрость – смешной мальчишка. Наверное, ровесник сбежавшего Буликова, если не моложе. Вот ведь напасть…
– Ну ладно, а Дед Мороз-то приходил? – Усевшись на место, Маргарита отпила глоток из бокала и решила снизить пафос своего выступления. – И как он?
– Ой, с этим Дедом Морозом вообще отдельная история! – засмеялась Ирина. И все наперебой принялись рассказывать все пропустившей Маргарите, как они тушили пожар, как бегали в ластах… Но когда дошли до морковок, Шустрый счел за благо свернуть беседу:
– Да, графа Монте-Кристо из него не вышло. Таким, как этот, надо переквалифицироваться в управдомы.
– Кстати, вы знаете, а Лев Николаевич родился в Нью-Васюках! – всплеснула руками Ирина, радуясь, что может порадовать гостей такой «вкусной» новостью. – То есть, конечно, не в Нью-Васюках, а… как вы сказали? Такое смешное название?
– Тетюши, – почему-то неохотно, себе под нос, пробормотал Профессор.
– Да-да, в Тетюшах! – И обернулась к Шустрому: – Вы знаете, Олег, ведь именно там Ильф и Петров спустили с лестницы вашего любимого героя. Лев Николаевич, а вот Олег как раз большой поклонник товарища Бендера.
– «Конкурирующая организация!» – дружелюбно закричал Остап»… – уныло процитировал Профессор.
И тут неожиданно грянула буря. Шустрый вскочил с места, как ошпаренный, и заорал, размахивая руками перед носом у Льва Николаевича:
– Да что ты нам лапшу на уши вешаешь? Какие Тетюши, блин! Нью-Васюки – это Козьмодемьянск! Козьмодемьянск, понял? А не твоя дыра! Я специально по Волге плавал, два раза на экскурсию ходил, а про твои Тетюши – тьфу! – и слыхом никто не слыхивал. Нет, это надо, а? Врет, как последняя дешевка, а еще…
Шустрый подавился своей пламенной речью на полуслове, потому что Профессор, схватив со стола нож для фруктов, набросился на него с криком: «Я не вру, не вру, в Тетюшах!!!» (впрочем, не нанеся противнику существенного ущерба). Ирина и Марго замерли с одинаково открытыми ртами, Евстолия пронзительно завизжала. Положение спас Петрухин – похоже, в этом доме у него это уже вошло в привычку. Тем более, что обезоружить Льва Николаевича не стоило больших трудов. Одно движение – и Профессор и Шустрый оказались в разных углах ринга, то бишь комнаты. Ирина и Марго, как по команде, закрыли рты. Евстолия перестала визжать и с ненавистью смотрела на тяжело дышавшего Олега.
