— Что именно с детьми?
Джой снова пожала плечами.
— Какими детьми? — настаивала я.
На этот раз она даже не удосужилась пожать плечами. Просто выхватила у меня поводок Френчель и зашагала по тропинке.
— Не расстраивайся. — Питер подошел и взял меня за руку. — Все наладится.
Я покачала головой, глядя дочери в спину. Она уходила прочь, высоко подняв голову, и расстояние между нами увеличивалось с каждым шагом.
В солнечном мексиканском кафе на Мейн-стрит Джой пила черный кофе и гоняла по тарелке яичницу по-деревенски. Тем не менее она согласилась хорошенько поразмыслить над своим мицва-проектом.
Мы, в свою очередь, согласились устроить вечеринку с музыкой и танцами. Я пообещала, что не заставлю дочь писать шестьдесят приглашений. (Печь сладости для вечеринки я бы все равно не стала.) Джой неохотно смирилась с относительно недорогими, но элегантными приглашениями, найденными мной в Интернете. Она также признала, что фотокиоск — неплохая идея.
— Можно я приглашу всех своих одноклассников из еврейской школы? — спросила она. — Не хочу кого-нибудь обидеть.
— Конечно, милая. — Я сглотнула.
Узнаю свою девочку, свою славную, серьезную, заботливую Джой. Помню, когда мы возвращались домой из детского сада, она предлагала бездомным крекеры. Я улыбнулась дочери. Джой не стала улыбаться в ответ, но и не отвернулась. Я наклонилась к ней, тайно радуясь прогрессу. У меня получится ее разговорить, заинтересовать, растопить лед в глазах.
Я оглядела ресторан — желтые стены с картинами, темные деревянные столы — и вдохнула приятный запах кофе, бекона и кукурузных лепешек.
— Знаешь, мы когда-то часто здесь бывали. Через дорогу находились курсы йоги «Вместе с мамой». Мы посещали их с…
— Эмметом, Заком и Джеком, — скучающим голосом закончила Джой. — А потом мы шли в магазин здоровой пищи, и ты брала мне в салат-баре пирожки с нутом и тофу, потому что я их больше всего любила.
— Точно, — согласилась я.
Наверное, пару раз она уже слышала эту историю. Раньше Джой обожала воспоминания о ее раннем детстве. О первом произнесенном ею слове — «Нифкин», о том, как в снегопад я посадила ее в «кенгуру» и отправилась гулять.
— Ты всегда их любила. Лопала…
— …словно родилась на парковке во время концерта «Грейтфул дэд», — тем же безразличным тоном произнесла Джой.
Она посмотрела на меня с такой яростью, что я чуть не задохнулась. Но тут же стала прежней Джой: хорошенькое личико, скука и презрение.
— Возможно, я унаследовала это от отца, — добавила она.
Мне показалось, что Питер вздрогнул. Джой редко упоминает Брюса при мне. А при Питере — практически никогда.
— Ты не много от него унаследовала, — заметила я.
Это было не только утверждение, но и молитва. «Пожалуйста, Господи, — просила я, — пусть она возьмет от него только внешность. Не дай ей стать матерью-кукушкой, обожающей травку».
— Он приглашен? — спросила Джой.
Я схватила несколько пакетиков с сахаром, чтобы чем-то занять руки.
— Брюс? Конечно приглашен.
— Хорошо.
Джой встала из-за стола, засунула большие пальцы в карманы джинсов и направилась в туалет, покачивая бедрами и волосами, стянутыми в хвост. Помощники официанта проводили ее оценивающими взглядами.
Я беспомощно развела руками и повернулась к Питеру.
— Что я сделала? Задавила ее собаку? Увела парня? О боже. Ты видел, как она на меня посмотрела? Как будто… — Я сглотнула. — Как будто ненавидит.
Питер взял мою ладонь и отобрал пакетики.
— Ей тринадцать лет.
— Еще не исполнилось. — Я содрала фольгу с упаковки сливок для кофе. — К тому же я себя в тринадцать так не вела. — Сливки выплеснулись в кофе. — Может, в шестнадцать. — Я поискала ложку. — А может, и никогда.
— Значит, она рано созрела, — сделал вывод Питер. — Расслабься. Ей нужно время.
Я снова поковыряла яичницу. В детском садике любили повторять: «Бери, что дают». Если малыш начинал плакать, потому что ему достались крендельки, а не крекеры или собрались читать «Джорджа и Марту», а не «Чарли и Лолу», кто-нибудь из воспитателей непременно говорил: «Бери, что дают; здесь слезы не льют!» Хорошая присказка для трехлетних детей; возможно, и для матерей тринадцатилетних подростков она подходит. «Бери, что дают». Я это выучила, и Джой выучит. Я прильнула к Питеру и на минутку закрыла глаза.
8
Среда — единственный день, когда мать не забирает меня из школы. Я сажусь на автобус и еду по Пайн-стрит, мимо бутиков, галерей и особняков из песчаника. Затем иду квартал пешком до еврейской школы, которая находится в Центральной городской синагоге на Спрюс-стрит. Вместе с Тамсин, Тоддом, Эмбер Гросс, Сашей Свердлоу и остальными одноклассниками-евреями.
С четырех до без пятнадцати пять мы молимся: говорим, что верим в единого Бога, обещаем любить Бога «всем сердцем, всей душой, всем существом». Это молитва плакальщиков, превозносящая имя Бога. Затем мы полчаса работаем поодиночке над отрывками из Торы и гафтары
[34]
, которые будем читать на своих бар- и бат-мицвах. Большинство детей загрузили начитанные кантором отрывки в айподы и учат на слух. Но моя мама существует, чтобы усложнять мне жизнь. Она верит в важность этой процедуры и требует от меня понимания слов, которые я произношу. Она считает, что так мне будет проще написать двар Тору — речь, объясняющую смысл выбранных отрывков. В моем отрывке из Торы говорится о Исаве и Иакове: о том, как Иаков украл право первородства у старшего брата, Исава. Иаков оделся как Исав и обманул слепого умирающего отца. Это даже первоклассники знают. В отрывке из гафтары сказано, сколько снопов пшеницы платили древние израильтяне за такие преступления, как воровство домашнего скота. Не представляю, как связать эти истории с текущими событиями и современностью. Разве что в Филадельфии воруют право первородства. Или козлов.
Но в ту среду обычные занятия отменили из-за семинара «Бар- и бат-мицва и разведенные родители». Родителей тоже пригласили. Разумеется, мама пришла. На ней были джинсы и длинный фиолетовый свитер, который она сама связала. У мамы куча хорошей одежды, оставшейся с книжных туров, и вся она висит в пакетах из химчистки в глубине шкафа. Одежда устаревшая, но качественная. Если мама ее наденет, причешется, сделает лазерную коррекцию зрения и, возможно, уменьшит грудь, она станет нормальной. Обычной. Как все мамы. По крайней мере, внешне.
Когда я ступила в храм, мама беседовала с равви Грюсготт, прислонившись к двери и, как обычно, высматривая меня. Только я появилась, она стала размахивать руками в сборчатых рукавах. Я не спеша пошла по проходу.
