Но я не удивлюсь. Другие матери — возможно, но не я. Я пристально слежу за дочерью (возможно, она думает, что даже слишком пристально), знаю ее учителей, друзей, любимого певца (отвратительно писклявого), марку шампуня по двадцать долларов за бутылку, на него улетают почти все ее карманные деньги. Знаю, что у Джой проблемы с чтением, зато в математике она настоящий ас. Больше всего на свете моя дочь любит плавать в океане. Ее любимый фрукт — абрикос, лучшие друзья — Тамсин и Тодд, она обожает мою младшую сестру и боится иголок и пчел. Я бы заметила, если бы что-то изменилось, поэтому и объяснила учительнице, что в жизни Джой все по-прежнему. Учительница улыбнулась и похлопала меня по колену.
— Такое часто происходит с девочками в ее возрасте. — Миссис Макмиллан снова водрузила на нос очки и глянула на часы. — Мир открывает перед ними новые возможности. Уверена, у Джой все будет хорошо. У нее есть голова на плечах и заботливые родители. Главное — не спускать с нее глаз.
«Как будто я за ней не слежу», — подумала я, но улыбнулась, поблагодарила миссис Макмиллан и пообещала звонить в случае чего. Разумеется, когда через полчаса я откровенно спросила Джой, все ли в порядке, дочь пожала плечами и закатила глаза. Любимый жест всех девочек-подростков на свете. Когда я заметила, что это не ответ, дочь сообщила, что учиться в седьмом классе сложнее, чем в шестом, и открыла учебник по математике в знак окончания беседы.
Мне хотелось позвонить ее педиатру, психологу, логопеду или хотя бы школьному директору и методисту. Я составила список вариантов: учебные центры и сайты, предлагающие помощь с домашними заданиями, группы поддержки для родителей недоношенных детей или детей с нарушениями слуха. Питер меня отговорил.
— Прошла всего одна четверть, — рассуждал он. — Дай ей немного времени.
Я отпила из бокала и отбросила прочь волнения, так как прекрасно научилась это делать. В сорок два года я поняла, что, увы, немного склонна к меланхолии и не верю в счастье. Изучаю его со всех сторон, как стакан на блошином рынке или коврик на восточном базаре — в поисках сколов или торчащих ниток.
«К Джой это не относится», — размышляла я, глядя, как дочь пританцовывает и смеется над шутками парня, держащего ее за талию. Джой в полном порядке. Она хорошенькая и везучая. И понятия не имеет, насколько хорошенькая и насколько везучая, как и положено почти тринадцатилетке.
— Кэнни! — Голос Шари Мармер пробился через переполненный атриум Конституционного центра, где гости ожидали ужина.
Я схватила ракушку и бокал и вяло помахала рукой. Шари — блефаропластика и сплошные ярко-красные губы — поспешила ко мне. В «Большом каньоне» ее бюста сверкал новый бриллиант.
— Эге-гей! Кэн-ни! — пропела Шари.
Я мысленно застонала и попыталась отстраниться, но она вцепилась мне в плечо пальцами с французским маникюром. Ее рука оказалась под моей правой грудью, и мне тут же стало мучительно не по себе. Но Шари ничего не заметила.
— Вы с Питером сидите с нами, — сообщила она и увлекла меня в столовую, где стояли тридцать столов с аквамариновыми скатертями. В центре каждого красовалась раковина, увенчанная сверкающим зеркальным шаром.
— Чудесно! — воскликнула я.
Почему мы? У Шари и Скотта есть родственники, бабушки и дедушки, близкие друзья, которые должны были бы сидеть с ними. И в срочном разговоре нужды нет. Наши дети — лучшие друзья, и, хотя мы с Шари так и не стали подругами, позади годы тесного общения. В прошлом месяце мы целый день провели вместе, обсуждая наше последнее увлечение телевизионными реалити-шоу. Заодно начистили тридцать фунтов картошки для Фестиваля латке
[6]
, который ежегодно устраивают для малышей в синагоге. Мы с Питером вполне могли бы расположиться за столиком Глории Гейнор
[7]
с Каллаханами, либо Барри Гибба
[8]
с Марисоль Чан, которую я полюбила с первой же встречи на уроке «Музыки вместе»
[9]
.
— Что скажешь?
Шари потащила меня к главному столу. Остановившись, она обвела зал изящной, мускулистой, вероятно подвергшейся липосакции рукой.
— Фантастика! — Я старалась быть вежливой. — Тамсин и Тодд молодцы.
Шари крепче сжала мою руку.
— Ты правда так думаешь?
— Просто супер. Кстати, ты замечательно выглядишь.
Это, по крайней мере, неоспоримый факт. Шари на восемь лет меня старше. До брака и материнства она была моделью в Нью-Йорке. Теперь ее работа — уход за собой, и она трудится усерднее, чем я когда-либо за деньги. Жаря картофельные оладьи на кухне синагоги, я устало и благоговейно внимала рассказам Шари: личный тренер, йога и пилатес, косметолог, восковая эпиляция, лазерные процедуры и окрашивание ресниц, утренняя доставка низкокалорийной и низкоуглеводной пищи. Все-таки хорошо, что я никогда не была красавицей. Не приходится выбиваться из сил, пытаясь сохранить дарованное природой.
— А вечеринка? — волновалась Шари. — Я не переборщила?
— Ни капельки! — соврала я.
Шари вздохнула, когда диджей с золотым медальоном и прической в стиле семидесятых — копия Рика Джеймса
[10]
до отсидки — подвел ее родителей благословить хлеб.
— Тамсин вне себя от ярости. Говорит, что морская биология — серьезная наука, — Шари изобразила кавычки, согнув пальцы, унизанные драгоценными кольцами. — А я опошляю ее стремления дурацкими раковинами и русалками, — Шари моргнула своими широко распахнутыми благодаря скальпелю глазами. — А по мне, так официантки прелестны!
— Очаровательны, — согласилась я.
— Еще бы, — продолжала Шари. — Мне пришлось приплатить им за бикини. Как-то связано с охраной здоровья.
Она протащила меня через толпу, мимо скатертей цвета морской волны, к столику Донны Саммер. Шесть из десяти мест занимали родственники, два — мы с Питером, а на девятом и десятом устроились программный директор городской общественной радиостанции и его жена. Я помахала мужу, который увлеченно беседовал со знакомым гастроэнтерологом. «Уж лучше Питер, чем я». С этой мыслью я опустилась на стул.
Пожилая женщина слева уставилась на мою карточку, затем на меня. Моя душа ушла в пятки — я уже знала, что последует за этим взглядом.
— Кэндейс Шапиро? Писательница?
— Бывшая.
