На дворе было утро субботы. Я приговорила Джой к целому дню в компании непогрешимой Моны. Им предстояло посетить магазин бусин, вернуть платье в «Мейси» и купить художественные принадлежности, а вечер приятно провести за подготовкой плакатов для предстоящего антивоенного марша в Вашингтоне.
Мать тем временем отвезла меня в Эйвондейл в Еврейский культурный центр — размяться и расслабиться. Мы занимались на соседних дорожках. На мне были тренировочные штаны Академии Филадельфии и футболка Питера. На маме — разноцветная майка с надписью «Семью скрепляет любовь» и разноцветная полоска на голове, из-под которой торчали седые хвостики.
— Таково материнство, — рассуждала мать. — Жизнь с открытой раной в груди.
Я шла рядом и размышляла об Элль и о боли, которую она причинила матери вереницей плохих парней и временных работ, прежде чем ее усмирил получизм, а может, просто время.
— Не знаю, что делать, — пожаловалась я, двигаясь со скоростью четыре мили в час. — Что мне делать?
— Дай ей время, Кэндейс, — посоветовала мать. — Свободу. Любовь.
Я фыркнула. Не хватает «дай денег». Только так мне удалось помочь сестре. С другой стороны, мама дала Элль и время, и свободу, и любовь. Она старательно не замечала ее все более скандальных выходок, даже когда Элль трудилась стриптизершей и кидала в корзину с грязным бельем прозрачные трусики и лифчики с вырезами для сосков. Насколько помню, мать молча стирала их, сушила и клала на постель Элль.
— Джой страдает, — довольно громко произнесла я.
Девяностолетний джентльмен, который плелся по соседней дорожке, с любопытством на меня посмотрел.
— А я должна оставаться в стороне и смотреть? — Я вытерла лоб рукавом. — И что мне сказать ей о деде?
— Правду, — спокойно отозвалась мать. — Что твой отец по-прежнему живет в Лос-Анджелесе и что снова развелся.
Я резко повернула голову.
— Откуда ты знаешь?
— Мой адвокат за ним следит.
Я вздохнула. После стольких лет мать все еще не потеряла наивной дорогостоящей надежды когда-нибудь получить хотя бы часть многотысячных алиментов, которые отец зажал в восьмидесятых и девяностых. За это время она сменила трех адвокатов, пережила двух судей, но денег от бывшего мужа даже на приличную сумку не получила.
— А что произошло?
Она пожала плечами и продолжила размахивать руками.
— Я не в курсе. Однако у его второй жены был брачный договор.
«Повезло», — пронеслось у меня в голове.
— Он общается с… Даниэлем и Ребеккой? — Я не сразу вспомнила имена отцовских детей от второго брака.
— Понятия не имею, — откликнулась мама.
— Никак не пойму, что же он затеял? Зачем вообще написал Джой? Зачем притворился чудесным дедушкой, которого она потеряла из-за… раздельного проживания? — Я зашагала быстрее. — Ему нужны деньги?
— Не представляю. — Мать вздохнула. — Мне ужасно жаль.
— Да, — согласилась я. — Да. Мне тоже.
Я соскочила с дорожки, красная и уставшая, и наклонилась завязать шнурок.
— А теперь Джой мечтает о воссоединении.
— Может, не стоит ей мешать? — предложила мать.
— Что? — Я сорвала с поручней тонкое полотенце и вытерла лицо. Сердце колотилось, кровь стучала в ушах.
— Пусть познакомится с ним, — спокойно продолжала мать. В ее ушах покачивались самодельные сережки Моны. — Джой не глупа. Встретится с ним — увидит, каков он есть.
Я выпрямилась и затрясла головой.
— Он может быть чертовски обаятелен. А вдруг Джой решит, что он прав, а не мы?
— Джой знает тебя, — возразила мать. — Знает нас. У нее есть голова на плечах.
«Только не в последнее время», — подумала я.
— Джой прочла мою книгу, — сообщила я. — И кучу статей. Она…
Я умолкла. Да, она меня знает. И мое старое публичное «я» по версии некоторых журналистов. И Элли — незаконнорожденное дитя ярости. Я представила, какой была двенадцать лет назад. Отец уехал, Брюс меня бросил, Питеру я отказала. Съежившись над блокнотом в комнате Джой, я со всей силы давила на ручку с одной мыслью: «Они пожалеют… они заплатят». Я не вправе себя винить. Но какая мать захочет предстать перед ребенком настолько растерянной и злой?
Моя мать сохраняла присутствие духа. Она остановила дорожку и улыбнулась, отчего от глаз побежали морщинки.
— Убеди ее, что это выдумки. Я так и делаю!
Я отрицательно покачала головой. Элли не совсем выдумка. Сексуальные похождения — да. Почти все. Но ярость действительно моя. Наверное, так злиться не менее стыдно, чем спать с незнакомцами.
— Хотя бы объясни ей, что никогда не занималась сексом на парковке у синагоги, — настаивала мать. — Равви не смотрит мне в глаза с тех пор, как вышла книга.
Я вертела в руках полотенце и молчала.
— Лично я скажу ей, что встретилась с Таней в строительном магазине, а не в джакузи, — добавила мать и потащила меня в женскую раздевалку. Она встала перед шкафчиком и начала медленно снимать кроссовки и спортивный костюм.
— Но вы с Таней познакомились в джакузи. Таня поделилась со мной этой историей, со всеми подробностями.
Мать повесила футболку, невинно на меня взглянула, покачала головой, улыбнулась, обернула грудь белым полотенцем и отрыла дверь бани. Ее лицо скрылось в облаке пара.
— По крайней мере, пусть знает правду о твоем отце, — произнесла мать, когда я села рядом с ней на мозаичную скамью. — Иначе лишь увеличишь соблазн.
— Какой еще соблазн? — не поняла я. — Что соблазнительного в мужчине, которому всегда было на нее наплевать?
— Соблазн неведомого, — отозвалась мать. — Это как с фастфудом или диснеевскими принцессами. Чем больше ребенку запрещаешь, тем больше ему хочется.
Из отверстий валил пар. Я снова вытерла лоб. Мать безмятежно улыбнулась и закрыла глаза.
28
— Мама! — позвала я.
Вечер пятницы. Я закончила делать уроки и собиралась перед сном немного подготовиться к двар Торе — речи на бат-мицве, в которой для современных евреев в целом и для себя в частности я объясню значение своего отрывка.
— Уже иду! — откликнулась мать. — Секундочку!
Судя по всему, она ужасно рада слышать мой голос. Я обращаюсь к ней лишь в случае крайней необходимости, и это сводит ее с ума. За последнюю неделю, после дедушкиного письма, она сто раз пыталась со мной пообщаться. Предлагала сходить в кофейню, на прогулку, выпить чаю в «Риц». Однажды даже положила мне на кровать новенький экземпляр своей кошмарной книги. «Наверное, пора это обсудить», — сказала она. Я поджала губы и ответила: «У меня нет времени на внеклассное чтение. И учителя наверняка не хотят, чтобы мы такое читали». Мать побледнела, молча забрала книгу и вышла из комнаты.
