Я сложила страницы и надавила на них ладонями.
— Когда не получаешь желаемого, приходится брать что есть и не унывать. В Торе написано, что у Исава было две жены. Возможно, они помогли ему. Мои мама и бабушки очень помогли мне в этом году. И тетя Элль, и дядя Джош, и мой… и Брюс. Даже когда я поступала неправильно или ошибалась с выбором, семья была рядом. Наверное, за этот год я поняла то же, что и Исав, хотя в истории евреев он всего лишь второй брат, о котором мало что известно. Горести неизбежны. Не все можно исправить.
Я взглянула на листок бумаги, на важные слова, написанные моей рукой.
— Все знают, что такое страдание, что такое долг. Никто не должен сдаваться. Надо полагаться на тех, кто тебя любит. Не сдаваться и не унывать.
Я снова сложила страницы и попыталась засунуть их в карман, но вспомнила, что на моем модном платье нет карманов. Равви Грюсготт подняла брови, как бы спрашивая: «А где та речь, которую мы составили вместе?» Затем она кивнула матери. Мама шагнула к микрофону, шурша красным платьем. Казалось, она вот-вот разрыдается.
— Джой, доченька, любимая, — начала она.
За спиной заплакала бабушка Энн.
— Я так горжусь тобой сегодня. Ты стоишь перед нами и чудесно говоришь, такая красивая и такая взрослая.
Мама не плакала. Ее глаза сияли. Наверное, потому, что она была счастлива. Я сумела произвести на нее впечатление, действительно оказалась особенной.
— Отец гордился бы тобой не меньше. Он всегда гордился тобой. Ты была и остаешься самой лучшей дочерью на свете. Хотя иногда я злюсь на тебя… — Мама помолчала. — А ты на меня — еще чаще.
Я улыбнулась, мама тоже.
Она осторожно вытерла под глазами подушечкой пальца, как учила Элль.
— Ты — главное, что я сделала в жизни. Воплощение всех моих грез. Уверена, ты станешь «доблестной женой», как сказано в Торе, подобно Саре, Рахиль, Ревекке и Лие, твоей тезке. Даже если ты не получишь именно того, чего хочешь, и когда хочешь, ты будешь сильной и умной. И красоты тебе не занимать. Тебя ждет замечательная жизнь, поскольку ты уже получила один из самых важных ее уроков.
— Не смотри, — потребовала я, когда мы подошли к бальному залу Коллегии врачей.
Я закрыла маме глаза ладонями, чтобы она точно ничего не увидела, и провела внутрь.
— Сейчас… открывай!
Мама с минуту молчала, затем захлопала в ладоши.
— Ах, Джой, поверить не могу!
А придется! Наконец-то пригодились годы создания декораций для дюжины разных пьес и мюзиклов в Академии Филадельфии. И конечно, помощь друзей. Мы смогли превратить большой бальный зал в волшебную страну «Звуков музыки» — самого приторного мюзикла на свете. Разумеется, мама его обожает. Столы мы украсили в духе песни «My Favorite Things». Вот «капли на розах»
[89]
(мы с Тамсин каждое воскресенье делали цветы из папье-маше и клеили на них круглые стразы). Вот «усы у котенка» (детский стол с грудой мягких игрушек, которые можно забрать домой). Вот «чайник сияюще-звонкий» (тетя Сэм взяла его напрокат у знакомого организатора вечеринок) и варежки (спасибо бабушке Энн и Моне). Каждый подарок завернут в «сверток бумажный с бечевкой простой», а на десерт — яблочный штрудель. Правда, «шницель большой с вермишелью» я вычеркнула: не знаю, что это, но звучит отвратительно.
— «Девочки в платьях из белого ситца», — процитировала мама.
Тамсин просияла и гордо покружилась.
— «Мягкий снежок на носу и ресницах», — добавила я и подвела маму к главному столу, украшенному дюжиной «снежных шаров» с видами Филадельфии и рамками для фотографий, которые будут сделаны на празднике.
— «Диких гусей перелет под луной»?
— Увы… Распорядитель банкета запретил. Сказал, что нельзя выпускать диких животных в общественном месте ради… ну… развлечения.
— Что ж, — отозвалась мама. — По крайней мере, ты пыталась.
Подошел Тодд в серебряном костюме. Он тащил за собой скейтборд с мотком бечевки.
— Угадайте, кто я? — обратился он к нам.
— «Иголка тянет нить»? — недолго думая, ответила мать.
— Вот видишь? — Тодд повернулся к сестре. — Это очевидно для любого, кто знает мюзикл.
— И все-таки шорты на лямках смотрелись бы лучше, — возразила Тамсин.
Тодд протянул скейтборд сестре и вытащил меня на пустой танцпол.
— Идем, Джой. Потанцуем!
Вечеринка была не такой роскошной, как у Тайлера, и не такой громкой, как у Тамсин и Тодда, но все мои друзья веселились. На десерт был шоколадный фонтан, его выключили после того, как Макс попытался в него запрыгнуть. Не обошлось и без небольшого скандала. Мать вывела тетю Элль в вестибюль и шепотом обругала за грязные танцы с Джеком Кореи. («Парню тринадцать лет, Элль!» — возмущалась она. Тетя Элль ухмыльнулась и заявила: «Что ж, сегодня он стал мужчиной».)
Я танцевала с Тоддом. Танцевала с Брюсом. Держала Макса под мышки, поставив его маленькие черные туфли на свои серебряные босоножки. Даже немножко покружила с Карой. Вскоре та фыркнула и вернулась за столик. Когда Дункан Бродки похлопал меня по плечу и спросил: «Не хочешь потанцевать?», я улыбнулась и взяла его за руку. Мое сердце запело.
После разрезания торта, зажигания свечей и речей, когда музыка начала затихать, я ушла в сад с лекарственными травами, села на скамейку и вспомнила отца. Мы с ним бродили по огромному сердцу в Институте Франклина и разглядывали скелеты динозавров в Академии естественных наук. Ездили на велосипедах по тропе вдоль реки от Манаюнк до Вэлли-Фордж, где нас ждала мать с корзинкой для пикника. Покупали на рынке черничные блинчики, бекон и все, что казалось интересным, например ногу ягненка или цесарку, затем несли домой и пытались приготовить на ужин.
Скамейка заскрипела — рядом опустилась мама.
— Все нормально?
Я кивнула. Я хотела объяснить, что скучаю по папе, но это и так было ясно как божий день.
— Мой… твой, гм, отец. Он ведь не остался на службу? — уточнила я.
Мама вздохнула.
— По-моему, нет. По крайней мере, я его не видела.
Я вытащила из сумочки серебряный доллар и протянула ей. Мать покрутила монету в руках.
— Отец бросал их в бассейн, а мы за ними ныряли, — сообщила она.
— Знаю. Прочитала в твоей книге.
Мать вздохнула и кивнула.
— Приятно, что он хотя бы появился, — заметила я.
Мать промолчала.
— Может, он не такой уж плохой?
— Не бывает законченных негодяев, как и святых. — Мать вздохнула и вытерла глаза. — Хорошо, что он пришел.
