— Макморри Рэндл Патрик. Переведен органами штата из пендлтонской сельскохозяйственной исправительной колонии для обследования и возможного лечения. Тридцати пяти лет. Женат не был. Крест «За выдающиеся заслуги» в Корее — возглавил побег военнопленных из лагеря. Затем уволен с лишением прав и привилегий за невыполнение приказов. Затем уличные драки и потасовки в барах, неоднократно задерживался в пьяном виде, аресты за нарушение порядка, оскорбление действием, азартные игры — многократно — и один арест… За совращение ма…
— Совращение? — Встрепенулся доктор.
— Совращение малолетней…
— Хе. Это им воткнуть не удалось. Девчонка не стала показывать.
— …Девочки пятнадцати лет.
— Сказала, что ей семнадцать, док, и очень хотела.
— Судебный эксперт установил факт сношения… В протоколе сказано, неоднократного.
— Честно сказать, так хотела, что я стал брюки зашивать.
— Ребенок отказался давать показания, несмотря на результаты экспертизы. Очевидно, подвергся запугиванию. Обвиняемый сразу после суда покинул город.
— Да, поди не покинь… Док, я вам честно скажу. — Он наклонился и, облокотившись на колено, тихим голосом, через всю комнату говорит доктору: — К тому времени, когда ей стукнуло бы законных шестнадцать, эта маленькая дрянь оставила бы от меня одни шкварки. До того дошло, что подставляла мне ногу, а на пол поспевала первая.
Сестра закрывает папку и перед дверью протягивает доктору.
— Доктор Спайви, это наш новый больной. — Как будто в желтую бумагу заложила человека и передает для осмотра. — Я собиралась ознакомить вас с его делом чуть позже, но поскольку он, видимо, хочет заявить о себе на групповом собрании, можно заняться им и сейчас.
Доктор вытягивает за шнурок очки из кармана, усаживает их на нос. Они немного накренились вправо, но он наклоняет голову влево и выравнивает их. Листает бумаги с легкой улыбкой — наверно, его, как и нас, насмешила нахальная манера этого новенького, но, как и мы, он боится засмеяться открыто. Перелистал до конца, закрыл папку, прячет очки в карман. Смотрит на Макмерфи — тот сидит в другом конце комнаты, все так же подавшись к нему.
— Насколько я понял, мистер Макморри, раньше психиатры вами не занимались?
— Мак-мер-фи, док.
— Да? Мне послышалось… Сестра назвала…
Опять открыл папку, выуживает очки, с минуту смотрит в дело, закрывает, прячет очки в карман.
— Да, Макмерфи. Верно. Прошу прощения.
— Ничего, док. Это с дамы началось, она ошиблась. Знавал людей, которые делают такие ошибки. Был у меня дядя по фамилии Халлахан, гулял с одной женщиной, а она все прикидывалась, будто не может правильно запомнить его фамилию, звала хулиганом, дразнила, значит. И не один месяц — но он ее научил. Хорошо научил.
— Да? Как же он научил? — Спрашивает доктор.
Макмерфи улыбается и трет нос большим пальцем.
— Ха-ха, это я не скажу. Способ дяди Халлахана я держу в большом секрете, на всякий случай, вы поняли меня? Самому может пригодиться.
Говорит он это в лицо сестре. Она улыбается в ответ, а он переводит взгляд на доктора.
— Так что вы там спрашивали про психиатров, док?
— Да. Я хотел выяснить, занимались ли вами раньше психиатры. Беседовали, помещали в другие учреждения?
— Ну, если считать окружные и штатные тюряги…
— Психиатрические учреждения.
— А-а. Вы об этом? Нет. Вы первые. Но я ненормальный, док. Честное слово. Вот тут… Дайте покажу. По-моему, врач в колонии…
Он встает, опускает карточную колоду в карман куртки, идет через всю комнату к доктору, наклоняется над ним и начинает листать папку у него на коленях.
— По-моему, он что-то написал, вот тут вот где-то, сзади.
— Да? Я не заметил. Минутку. — Доктор опять выуживает очки, надевает, смотрит, куда показал Макмерфи.
— Вот тут, док. Сестра пропустила, когда читала мое дело. Там говорится: «У Макмерфи неоднократно отмечались», — док, я хочу, чтобы вы меня поняли до конца, — неоднократно «…эмоциональные взрывы, позволяющие предположить психопатию». Он сказал, психопат означает, что я дерусь и… — Извиняюсь, дамы, — означает, он сказал, что я чрезмерно усердствую в половом отношении. Доктор, это что, очень серьезно?
На его широком задубелом лице такая простодушная детская тревога, что доктор, не совладав с собой, наклоняет голову и хихикает куда-то в воротник; очки падают с носа прямехонько в карман. Все острые заулыбались и даже кое-кто из хроников.
— Чрезмерно усердствую — а вы, док, никогда этим не страдали?
Доктор вытирает глаза.
— Нет, мистер Макмерфи, признаюсь, никогда. Любопытно, врач в колонии сделал такую приписку: «Следует иметь в виду, что этот человек может симулировать психоз, дабы избежать тяжелой работы в колонии». — Он поднимает голову. — Что скажите, мистер Макмерфи?
— Доктор… — Макмерфи выпрямился, наморщил лоб и раскинул руки — мол, я весь перед вами, смотрите. — Похож я на нормального?
Доктор так старается сдержать смех, что не может ответить. Макмерфи круто поворачивается к старшей сестре и спрашивает то же самое:
— Похож?
Не ответив, она встает, забирает у доктора папку и кладет в корзину под часы. Садится.
— Доктор, наверно, стоит ознакомить мистера Макморри с порядком ведения наших собраний.
— Сестра, — вмешивается Макмерфи, — говорил я вам про моего дядю Халлахана, как женщина коверкала его фамилию?
Она смотрит на него долго и без обычной улыбки. Она умеет превратить улыбку в любое выражение, какое ей нужно для разговора с человеком, но от этого ничего не меняется — выражение все равно такое же механическое, специально сделанное для определенной цели. Наконец она говорит:
— Прошу извинить меня, Мак-мер-фи. — И поворачивается к доктору. — Да, если бы вы объяснили…
Доктор складывает руки и откидывается на спинку.
— Что ж. Коль скоро об этом заговорили, я, пожалуй, должен объяснить теорию нашей терапевтической общины. Хотя обычно приберегаю ее к концу. Да. Отличная мысль, мисс Гнусен, превосходная мысль.
— И теорию, разумеется, но я имела в виду правило: во время собрания пациенты должны сидеть.
— Да. Конечно. А потом я объясню теорию. Мистер Макмерфи, одно из первых условий: во время собрания пациенты должны сидеть. Иначе, понимаете ли, мы не сможем поддерживать порядок.
— Понял. Я встал только показать это место в моем деле. — Он отходит к своему креслу, опять с наслаждением потягивается, зевает, садится и устраивается поудобнее, как собака. Наконец умостился и выжидательно смотрит на доктора.
— Итак, теория… — Начинает доктор с глубоким довольным вздохом.
