Примерно половина острых кивают: да — но голосовать будут, конечно, не все. Он снова надевает шапку и подпирает подбородок обеими ладонями.
— Ей-богу, не понимаю вас. Хардинг, ты-то чего косишь? Боишься, что старая стервятница руку отрежет, если поднимешь?
Хардинг вздергивает жидкую бровь.
— Может быть. Может быть, боюсь, что отрежет, если подниму.
— А ты, Билли? Ты чего испугался?
— Нет. Вряд ли она что-нибудь с-с-сделает, но… — Он пожимает плечами, вздыхает, вскарабкивается на пульт, с которого управляли душами, и садится там, как мартышка, — просто я думаю, что от голосования н-н-не будет никакой пользы. В к-к-конечном счете. Бесполезно, М-мак.
— Бесполезно? Скажешь! Да вам руку поупражнять — и то польза.
— И все-таки рискованно, мой друг. Она всегда имеет возможность прижать нас еще больше. Из-за бейсбольного матча рисковать не стоит, — говорит Хардинг.
— Кто это сказал? Черт, сколько лет я уже не пропускал финалов. Один раз я в сентябре сидел — так даже там позволили принести телевизор и смотреть игры: иначе у них вся тюрьма взбунтовалась бы. Может, вышибу, к черту, дверь и пойду куда-нибудь в бар смотреть игру — я и мой приятель Чесвик.
— Вот это уже соображение по существу, — говорит Хардинг и бросает журнал. — Может быть, проголосуем завтра на собрании? «Мисс Гнусен, вношу предложение перевести палату en masse
[4]
в «Час досуга» на предмет пива и телевидения».
— Я бы поддержал предложение, — говорит Чесвик. — Правильное, черт возьми.
— К свиньям твои массы, — говорит Макмерфи. — Мне надоело смотреть на вас, старушечья рота; когда мы с Чесвиком отвалим отсюда, ей-богу, заколочу за собой дверь. Вы, ребятки, оставайтесь, мамочка не разрешит вам переходить улицу.
— Да ну? В самом деле? — Фредриксон еще раньше подошел к Макмерфи. — Прямо высадишь своим большим башмаком эту дверь, настоящий мужчина? О-о, с тобой шутки плохи.
Макмерфи почти и не взглянул на Фредриксона: он знает, что Фредриксон может корчить из себя крутого парня, только крутость с него слетает при малейшем испуге.
— Так что, настоящий мужчина, — не унимается Фредриксон, — высадишь дверь, покажешь нам, какой ты герой?
— Нет, Фред. Неохота портить ботинок.
— Вон что? А то ты очень развоевался — так как же ты вырвешься отсюда?
Макмерфи оглядывает комнату.
— Ну что, если захочу, возьму стул и высажу сетку из какого-нибудь окна…
— Вон что? Высадишь, да? Раз, и готово? Ну что ж, посмотрим. Давай, герой, спорю на десять долларов, что не сможешь.
— Не утруждай себя, Мак, — говорит Чесвик. — Фредриксон знает, что ты только стул сломаешь и окажешься в буйном. Когда нас сюда перевели, нам в первый же день продемонстрировали эти сетки. Сетки эти не простые. Техник взял стул вроде того, на котором ты ноги держишь, и бил, пока не разбил стул в щепки. На сетке даже вмятины хорошей не сделал.
— Ладно, — говорит Макмерфи и опять озирается. Вижу, что его это задело. Не дай бог, если старшая сестра подслушивает: через час он будет в буйном отделении. — Нужно что-нибудь потяжелее. Столом, может?
— То же самое, что стул. То же дерево, тот же вес.
— Ладно, черт побери, сообразим, чем мне протаранить эту сетку. А вы, чудаки, если думаете, что мне слабо, вас ждет большая неожиданность. Ладно… Что-нибудь больше стула и стола… Если бы ночью, я бы бросил в окно этого толстого негра — он тяжелый.
— Мягковат, — говорит Хардинг. — Пройдет сквозь сетку, только нарезанный кубиками, как баклажан.
— А если кроватью?
— Во-первых, не поднимешь, а во-вторых, слишком большая. Не пройдет в окно.
— Поднять-то подниму. Черт, да вот же: на чем Билли сидит. Этот большой пульт с рычагами и ручками. Он-то твердый, а? И веса в нем точно хватит.
— Ну да, — говорит Фредриксон. — То же самое, что прошибить ногой стальную дверь на входе.
— А пульт чем плох? К полу вроде не прибит.
— Да, не привинчен — держат его три-четыре проводка… Но ты посмотри на него как следует.
Все смотрят. Пульт — из цемента и стали, размером в половину стола и весит, наверно, килограммов двести.
— Ну, посмотрел. Он не больше сенных тюков, которые я взваливал на грузовики.
— Боюсь, мой друг, что это приспособление будет весить больше, чем ваши сенные тюки.
— Примерно на четверть тонны, — вставляет Фредриксон.
— Он прав, Мак, — говорит Чесвик. — Он ужасно тяжелый.
— Говорите, я не подниму эту плевую машинку?
— Друг мой, не припомню, чтобы психопаты в дополнение к другим их замечательным достоинствам могли двигать горы.
— Так, говорите, не подниму? Ну ладно…
Макмерфи спрыгивает со стола и стягивает с себя зеленую куртку; из-под майки высовываются наколки на мускулистых руках.
— С кем поспорить на пятерку? Покуда не попробовал, никто не докажет мне, что я не могу. На пятерку…
— Мистер Макмерфи, это такое же безрассудство, как ваше пари насчет сестры.
— У кого есть лишние пять долларов? Кладите или дальше проходите…
Они сразу же начинают писать расписки: он столько раз обыгрывал их в покер и в очко, что им не терпится поквитаться с ним, а тут дело верное. Не понимаю, что он затеял, — пускай он большой и здоровый, но чтобы взять этот пульт, нужны трое таких, как он, и Макмерфи сам это знает. С одного взгляда ясно: не то что от земли оторвать, он даже наклонить его не сможет. Но вот все острые написали долговые расписки, и он подходит к пульту, снимает с него Билли Биббита, плюет на широкие мозолистые ладони, шлепает одну о другую, поводит плечами.
— Ладно, отойдите в сторонку. Когда я напрягаюсь, я, бывает, трачу весь воздух по соседству, и взрослые мужики от удушья падают в обморок. Отойдите. Будет трескаться цемент, и полетит сталь. Уберите детей и женщин в безопасное место. Отойдите…
— Ведь может и поднять, ей-богу, — бормочет Чесвик.
— Если языком, то пожалуй, — отвечает Фредриксон.
— Но скорее приобретет отличную грыжу, — говорит Хардинг. — Ладно, Макмерфи, не валяй дурака, человеку эту вещь не поднять.
— Отойдите, барышни, кислород мой расходуете.
Макмерфи двигает ногами, чтобы принять стойку поудобнее, потом еще раз вытирает ладони о брюки и, наклонившись, берется за рычаги по бокам пульта. Тянет за них, а острые начинают улюлюкать и шутить над ним. Он отпускает рычаги, выпрямляется и снова переставляет ноги.
— Сдаешься? — Фредриксон ухмыляется.
— Только разминка. А вот сейчас будет всерьез… — Снова хватается за рычаги.
