— Дженни, но не собираетесь же вы сесть на другой стороне… с
шотландцами?
— Я и есть шотландка, — провозгласила Дженни. но внутри у
нее что-то мучительно сжалось. — Теперь вы Уэстморленд… Сам Господь заповедал
жене прилепиться к мужу! — Прежде чем Дженни смогла ответить, Катарина схватила
ее за плечи и отчаянно проговорила:
— Вы даже не представляете, что наделаете, если публично уйдете
на сторону его противников! Дженни, здесь Англия, а ваш муж — это… это легенда!
Вы выставите его на посмешище! Все, кто успел полюбить вас, сменят любовь на
ненависть, пусть даже в тот же момент будут презирать вашего мужа, не сумевшего
покорить собственную жену! Пожалуйста… я умоляю, не делайте этого!
— Я… мне надо напомнить мужу о времени, — безнадежно
отвечала Дженни. — Еще не зная, что у нас будет столько гостей, мы отвели этот
вечер вассалам, прибывшим в Клеймор для принесения присяги на верность.
Торчавшие позади нее слуги глядели ей вслед как побитые,
потом кинулись к кузнецу, стоявшему в компании двух десятков конюших из
Клеймора.
— Ее лордство, — не веря самому себе, выпалил один из слуг,
— будет завтра сидеть с шотландцами. Она усядется против нас!
— Врешь! — взорвался юный лакей, обожженную руку которого
Дженни вчера самолично лечила и перевязывала. — Она никогда так не сделает. Она
наша.
— Милорд, — молвила Дженни, добравшись до Ройса, и он
мгновенно повернулся к ней, оборвав лорда Мельбрука посреди фразы, — вы
сказали… — попыталась напомнить она, не в силах выбросить из головы слова
Катарины об обращенном на нее взгляде мужа.
«Похоже, — опасливо думала Дженни, — что-то такое в глазах
его есть, когда он вот так смотрит…»
— Что я сказал? — спокойно переспросил он.
— Вы сказали, что обычно все рано ложатся накануне турнира,
— пояснила Дженни, приходя в себя и принимая то самое любезно-безразличное
выражение, которое пыталась сохранять при нем после смерти Уильяма. — И ежели
собираетесь предоставить всем такую возможность, разумно было б принять присягу
на верность и покончить с этим, покуда не слишком поздно.
— Вы себя плохо чувствуете? — спросил он, оглядывая ее
прищуренными глазами.
— Нет, — солгала Дженни. — Просто устала. Вассальную присягу
принимали в большом зале, где собрались все феодалы Ройса. Почти целый час
Дженни стояла с Катариною, Бренной, сэром Стефаном и другими, наблюдая, как
каждый вассал Ройса подходит к нему в свой черед. В согласии с древней
традицией каждый опускался пред ним на колено, вкладывал обе руки в ладони
Ройса, покорно склонял главу и клялся в верности. Сей акт повиновения нередко
изображался на портретах высокопоставленных дворян с их подданными, и сюжет моментально
угадывался благодаря характерным позам. Дженни всегда считала обряд чересчур и
без всякой надобности унижающим вассала. При мерно то же самое чувствовала и
Катарина Мельбрук, которая тихонько заметила:
— Это, наверное, весьма унизительная процедура, — Так и
должно быть, — заявил лорд Мельбрук, явно не разделяющий неблагоприятного
мнения жены. — Впрочем, стоял же я точно в такой самой позе перед королем
Генрихом, стало быть, это не столь уж позорно, как вам, леди, кажется. Однако,
— оговорился он после минутного размышления, — возможно, все выглядит несколько
иначе, когда вы — дворянин, преклоняющий колена перед государем.
Как только последний феодал, встав на колени, принес
присягу, Дженни тихонько извинилась и проскользнула наверх. Не успела Агнес
помочь ей переодеться в ночные одежды из мягкого белого батиста с вышитыми
розовым шелком розами, как в дверь спальни, постучавшись, вошел Ройс.
— Я спущусь к леди Элинор узнать, не требуюсь ли ей, —
доложила Дженни Агнес и присела в поспешном реверансе перед Рейсом.
Сознавая, что батистовая рубашка почти прозрачна, Дженни
схватила бархатный серебристый купальный халат и быстро накинула на себя. Ройс
не усмехнулся над этим стыдливым жестом, не поддразнил ее на сей счет, как
обязательно сделал бы в счастливые времена, и Дженни отметила, что красивое
лицо его осталось совершенно бесстрастным.
— Я хочу поговорить с вами, — спокойно начал он, пока она
завязывала халат. — Во-первых, о кокардах, которые вы вручили крестьянам…
— Если вы сердитесь из-за этого, я не стану вас упрекать, —
честно сказала Дженни. — Я должна была сперва посоветоваться с вами или с сэром
Альбертом. Тем более что раздавала их от вашего имени. Но вас в то время не
оказалось, а я… я не люблю сэра Альберта.
— Я далек от того, чтоб сердиться, Дженнифер, — вежливо
проговорил он. — И после турнира сменю Пришема. Собственно, я пришел сюда
поблагодарить вас за то, что вы столь мудро разрешили эту проблему. А больше
всего я благодарен вам за то, что не выказали перед моими крепостными своей
ненависти ко мне. В сущности, вы совершили прямо противоположное. — Он взглянул
на дверь, в которую только что выскочила Агнес, и иронически заметил:
— Никто больше не крестится, проходя мимо меня. Даже ваша
горничная.
Дженни, не имевшая понятия, что он подмечал это прежде, не
смогла найтись с ответом.
Он поколебался и сообщил, презрительно скривив губы:
— Ваш отец, ваш брат и трое других Мерриков по очереди
вызвали меня завтра на поединок.
Почти осязаемое ощущение его присутствия, терзавшее Дженни с
той самой минуты, как Катарина отметила устремленный на нее нежный взгляд
Ройса, исчезло при следующих его словах:
— Я принял вызов.
— Естественно, — бросила она с нескрываемой колкостью.
— У меня не было выбора, — натянуто объяснил он. — Я получил
особое распоряжение своего короля не уклоняться от поединков с вашими родичами.
— У вас будет весьма нелегкий день, — отозвалась она,
пронзая его ледяным взглядом. Все знали, что Шотландия и Франция выставляют от
себя двух своих первых рыцарей, с которыми Ройс завтра тоже должен сразиться. —
Сколько всего вызовов вы приняли?
— Одиннадцать, — безразлично ответил он, — вдобавок к
турниру.
— Одиннадцать, — повторила Дженни уничижительным тоном, полным
разочарования и бесконечного горя от его предательства. — Обычное дело. Как я
понимаю, вам надобно проявить вчетверо больше жестокости, чем другим, чтобы
почувствовать себя храбрым и сильным?
Кровь отхлынула от его лица.
— Я ответил лишь на те вызовы, принять которые мне особо
приказано. И отклонил больше двух сотен других.
Десятки саркастических замечаний готовы были сорваться с ее
губ, но Дженни просто смотрела на него и чувствовала, что в ней все умерло.
Ройс повернулся, чтобы уйти, но попавшийся вдруг на глаза Дженни кинжал
Уильяма, лежавший на сундуке у стены, вселил в нее почти отчаянное желание
оправдать действия своего погибшего брата. Когда муж ее потянулся к ручке
двери, она заговорила:
