— Я все думала, вспоминала и поняла, что Уильям мог вытащить
кинжал не потому, что собирался пустить его в ход, а из предосторожности,
оставаясь наедине с вами в зале. А может быть, ради моей безопасности. В тот
миг было ясно, что вы гневались на меня. Но он никогда не попытался бы напасть
на вас… со спины… никогда.
Это был не упрек, а утверждение, и хотя Ройс не оглянулся и
не посмотрел на нее, она видела, как плечи его поникли словно от боли.
— В тот вечер, когда это произошло, я пришел к такому же
заключению, — скрепя сердце проговорил он, чувствуя огромное облегчение, сумев
наконец открыться. — Я краем глаза заметил направленный в спину кинжал и
действовал инстинктивно. Мне очень жаль, Дженнифер.
— Спасибо, — страдальчески вымолвила она, — что не пытаетесь
убедить ни меня, ни себя, будто он был убийцей. Так нам — вам и мне — будет
гораздо легче…
Голос Дженни прервался; она пыталась представить, что ждет
их впереди, но могла думать только о том, что у них было когда-то… и что они
потеряли.
— …будет легче вежливо обращаться друг с другом, — горестно
заключила она.
Ройс испустил прерывистый вздох и оглянулся.
— Это все, что вам теперь от меня нужно? — спросил он
хриплым от переживаний голосом. — Вежливое обращение?
Дженни кивнула, потому что не могла говорить, И потому, что
почти поверила увиденной в его глазах боли… боли, превосходившей даже ее
собственную.
— Это все, что мне нужно, — удалось ей в конце концов
вымолвить.
На шее Ройса запульсировала жилка, словно он пытался еще
что-то сказать, но только коротко кивнул. А потом ушел.
Как только за ним захлопнулась дверь, Дженни припала к
колонке кровати, и из глаз ее горячим потоком хлынули слезы. Плечи тряслись от
жестоких судорожных рыданий, с которыми нельзя было больше бороться — они сами
рвались из груди; она обвила колонку руками, но ноги уже не держали ее.
Глава 25
К моменту прибытия Дженни, Бренны, тетушки Элинор и Арика
крытые галереи с сиденьями, расположенными на разных уровнях по восходящей,
окружавшие со всех четырех сторон грандиозную арену, были уже переполнены пышно
разодетыми леди и джентльменами. Над каждою галереей реяли флаги с гербами,
принадлежащими всем, кто там сидел, и Дженни, оглядываясь в поисках
собственного стяга, немедленно убедилась, что Катарина была права — галереи ее
родичей находились напротив английских, даже сейчас замкнувшись в
противостоянии.
— Смотри, дорогая… вон твой герб! — воскликнула тетушка
Элинор, указывая на галерею на противоположной стороне поля. — Развевается рядышком
с отцовским.
И тут, ввергнув всех трех женщин чуть ли не в панику,
раздался громоподобный глас Арика.
— Сядьте тут, — приказал он, ткнув пальцем в галерею со
стягом Клеймора.
Дженни, зная, что это приказ гиганта, а не Ройса — которому
она, впрочем, тоже не подчинилась бы, — отрицательно покачала головой:
— Я сяду под флагом с моим собственным гербом, Арик. Войны с
вами уже унесли многих, кто должен был бы сидеть в наших галереях. А галерея
Клеймора полным-полна.
Но нет, она не была переполнена. В центре стояло огромное,
похожее на трон кресло, которое подозрительно пустовало. Дженни знала — оно
предназначено для нее. У нее сжалось сердце, когда она проезжала мимо, и
казалось, все шестьсот гостей Клеймора, каждый слуга и житель деревни
повернулись, следя за ней, сперва потрясенно, потом разочарованно, а многие и
презрительно.
Галерея клана Мерриков, украшенная стягами с парящим соколом
и крестом, располагалась между галереями клана Макферсонов и клана Дуггалов. К
несчастью Дженни, в тот же миг, как кланы увидели, что она скачет в их сторону,
раздался оглушительный радостный рев, становившийся с ее приближением все
громче и громче. Дженни невидящим взором смотрела вперед и заставляла себя
думать только об Уильяме.
Она заняла место в переднем ряду, между тетушкой Элинор и
Бренной, и как только уселась, родичи, включая отца Бекки, принялись
похлопывать ее по плечу и выкрикивать горделивые приветствия. Люди с соседних
галерей, которых она знала — и многие вовсе ей не знакомые, — выстраивались
перед ней, желая либо возобновить знакомство, либо быть ей представленными. Раз
она пожелала быть принятой только своим народом, более тысячи шотландцев нынче
чествовали и обожали ее, как настоящую народную героиню.
И все, что ей понадобилось для этого, — публично унизить и
предать своего мужа.
Когда это дошло до Дженни, сердце у нее екнуло, а руки
вспотели. Пробыв тут менее десяти минут, она уже думала, что не вынесет этого и
вот-вот упадет в обморок.
Она была в этом уверена еще до того, как столпившиеся перед
ней люди наконец схлынули и Дженни оказалась выставленной на обозрение всех,
кто сидел на противоположном конце поля. Куда бы она ни взглянула, англичане
отовсюду смотрели на нее, указывали на нее пальцами, приглашали других
посмотреть.
— Ты только заметь, — с наслаждением проговорила тетушка
Элинор, кивая на разъяренных, пышущих гневом англичан. — какие прекрасные на
всех нас головные уборы! Точно, как я и думала, — все отошли от современной
моды подальше и нарядились в вещи, которые были популярны во времена нашей
юности.
Дженни заставила себя поднять голову и тупо скользнула
взглядом по морю разноцветных навесов, полощущих флагов, летящих вуалей на
противоположном конце арены.
Там были высокие конусообразные шапочки со свисающими до
земли вуалями; шапочки, торчащие в обе стороны, словно огромные крылья; шапочки
в форме сердечка с вуалями; шапочки в виде рога изобилия с накидками; и даже
шапочки, похожие на два квадратных развернутых куска вуали, наброшенных на
высокие рогульки, воткнутые в волосы леди. Дженни смотрела и ничего не видела,
смутно слыша голос тетушки Элинор:
— ..а когда оглядываешься, дорогая, поднимай голову выше.
Раз уж ты сделала выбор — хотя, по-моему, ошибочный, — так теперь держись.
— О чем вы говорите, тетушка Элинор?
— Я говорю то, что сказала б и раньше, если бы ты меня
спросила, — место твое рядом с мужем. Но мое место — возле тебя. Вот я и здесь.
И дорогая Бренна здесь, возле тебя… как я сильно подозреваю, строит безумные
планы, как бы улизнуть и остаться рядом с братом твоего мужа.
Бренна уставилась на тетушку Элинор, но Дженни была слишком
подавлена сознанием собственной вины и ощущением неуверенности, чтобы
беспокоиться еще из-за Бренны.
— Вы не понимаете, что произошло, тетушка Элинор. Я любила
Уильяма.
