Решив лучше оставить эту тему, она оглянулась на огромный
замок, сияющий под солнцем, и полюбопытствовала:
— А почему вы его осаждали? Потому, что хотели забрать себе?
— Я штурмовал его потому, что барон, которому он
принадлежал, вступил с несколькими другими баронами в заговор с целью убийства
Генриха, в заговор, который чуть не удался. Это место тогда называлось Уилсли,
по имени владевшего им семейства, но Генрих отдал его мне с условием, что я его
переименую.
— Почему?
Взгляд Ройса стал суровым.
— Потому, что именно Генрих возвысил Уилсли до барона и
наградил этим поместьем. Уилсли был одним из немногих доверенных его дворян. Я
дал замку имя Клеймор в честь семейств моей матери и отца, — добавил Ройс,
пришпоривая коня и посылая Зевса вперед быстрой рысью.
Всадники из замка летели с холма вниз и приближались
навстречу. В неумолчном глухом топоте позади, постепенно надвигавшемся и
становившемся громче, уже можно было явственно различить лошадиный галоп.
Дженни оглянулась через плечо и увидела полсотни человек, нагоняющих их.
— Вы всегда планируете события с такой точностью? — спросила
она с поблескивающим в глазах нерешительным восхищением.
Его прищуренный взгляд выражал удовлетворение.
— Всегда.
— Почему?
— Потому что, — охотно объяснил он, — расчет времени
помогает выйти из битвы верхом на коне, а не быть вынесенным на щите.
— Но ведь вы больше не будете биться, зачем же рассчитывать
и планировать?
Ленивая улыбка его была почти мальчишеской.
— Верно, только это уже вошло в привычку, а от таких
привычек трудно отделаться. Мужчины, что позади нас, годами сражались со мной
бок о бок. Они знают, о чем я думаю и что хочу сделать, почти не нуждаясь в
моих словах.
Рассуждать больше не оставалось времени, отряд из замка во
главе с Ариком был почти перед ними. Только Дженни спросила себя, собираются ли
всадники останавливаться, все двадцать пять человек неожиданно совершили
поворот кругом с такой точностью, что она чуть не зааплодировала. Арик занял
позицию прямо перед Ройсом, а пятьдесят рыцарей позади выстроились образцовыми
колоннами.
Дженни переживала душевный подъем при виде цветистой
процессии, скачущих коней, красующихся флагов и, несмотря на решимость не
обращать внимания на мнение увидавших ее людей, внезапно преисполнилась жуткой
нервозности и некой необоримой надежды. Каковы бы ни были ее чувства к мужу,
эти люди станут ее людьми, ей суждено провести среди них всю жизнь, и ужасная
истина состоит в том, что она не способна совладать с желанием понравиться им.
За осознанием сей истины моментально последовал новый прилив чудовищных
сожалений по поводу своей неопрятной внешности и общих физических недостатков.
Закусив губку, Дженни произнесла быструю, страстную молитву, чтобы Господь
заставил их полюбить ее, и принялась поспешно соображать, как лучше вести себя
при встрече с подданными. Надо ли улыбнуться деревенским жителям? «Нет, —
лихорадочно думала она, — учитывая обстоятельства, это вполне может оказаться
неподобающим». Но в то же время не хотелось и выглядеть абсолютно
бесчувственной, так как тогда они по ошибке сочли бы ее холодной или надменной.
В конце концов, она шотландка, а многие считают шотландцев холодными и
горделивыми. И хотя Дженни гордилась шотландским происхождением, ни при каких
обстоятельствах не желала бы, чтоб эти люди — ее люди — в заблуждении признали
ее недоступной.
Они были в нескольких ярдах от четырех сотен деревенских
жителей, выстроившихся вдоль дороги, и Дженни пришла к заключению, что лучше
слегка улыбнуться, чем прослыть холодной или слишком гордой. Изобразив на губах
скромную улыбку, она в последний раз стыдливо разгладила платье и выпрямилась в
седле.
Их свита уже живописно следовала мимо зрителей, но
внутреннее волнение Дженни сменялось недоумением. В Шотландии, когда лорд
возвращался домой после битвы — победителем или побежденным, — его встречали
улыбками и радостным хором, а крестьяне молчали и обеспокоенно наблюдали. На
нескольких лицах читалась откровенная воинственность, подавляющее большинство
принимало нового господина со страхом. Дженни видела это, чувствовала и
удивлялась, почему они боятся своего собственного героя. А может быть, нервно
гадала она, они боятся ее.
Ответ пришел через несколько быстротечных секунд, когда
громкий враждебный мужской голос разорвал наконец напряженную тишину.
— Потаскушка Меррик! — прокричал он. И в страстном желании
продемонстрировать своему знаменитому господину, что они разделяют хорошо всем
известное отношение герцога к своей женитьбе, люди в толпе подхватили мотив.
— Потаскушка Меррик! — вопили они, насмехаясь. Шлюха! Шлюха
Меррик!
Все произошло так внезапно, что Дженни не успела
отреагировать или почувствовать что-либо, когда рядом с ними мальчишка лет
девяти проворно схватил ком грязи и швырнул, угодив ей точнехонько в правую
щеку.
Она вскрикнула от неожиданности и испуга, но Ройс заглушил
этот крик, мгновенно подавшись вперед и прикрыв ее своим телом от удара,
которого не видел и не мог предотвратить. Арик, лишь мельком заметивший взмах
руки, метнувшей нечто, вполне способное оказаться кинжалом, испустил леденящий
кровь яростный рев, спрыгнул с седла, выхватывая из-за пояса боевой топор, и
самолично ринулся на мальчишку. Ошибочно посчитав, что целью нападавшего был
Ройс, Арик вцепился в густую шевелюру, оторвал мальчика от земли на несколько
футов и, не обращая внимания на его вопли и лихорадочно мельтешащие в воздухе
ноги, широкой дугою занес топор…
Дженни действовала без раздумий. С порожденной страхом силой
она бешено рванулась, оттолкнув Ройса, и заглушила приказ, который он собирался
отдать — каким бы тот ни был, — своим собственным.
— Нет! Нет, не надо! — дико провизжала она. — Не надо!
Топор Арика замер в высшей точке дуги, гигант оглянулся
через плечо — не на Дженни, на Ройса, — ожидая распоряжений. То же самое
сделала Дженни, бросила взгляд на его лицо, полное холодного гнева, и сразу же
поняла, что он намерен приказать Арику довести дело до конца.
— Нет! — истерически завопила она, хватая Ройса за руку. Он
резко повернул голову в ее сторону, лицо его было еще более грозным, чем минуту
назад, если это возможно. Дженни увидела, как на каменных челюстях
перекатываются желваки, и, лишившись от страха рассудка, крикнула:
— Неужто вы убьете ребенка только за то, что он повторил
ваши собственные слова, желая показать, что поддерживает вас во всем, включая
ваши чувства ко мне! Ради Бога, ведь это дитя! Глупое дитя…
Ройс холодно отвернулся от нее к Арику и скомандовал:
