Украдкой вздохнув, Кейт выругала себя за то, что думает и
чувствует как влюбленная, потерявшая голову девчонка, которой не терпится
узнать все возможное о предмете своего увлечения.
Митчел поднял бокал и откинулся на спинку стула, наслаждаясь
видом ее прелестного профиля и соблазнительным изгибом маленького рта и с
улыбкой представляя семилетнюю малышку, раскинувшуюся на кухонном столе с
палкой от метлы вместо микрофона.
Потом он попытался представить ее в форме ученицы
католической школы: скорее всего белая блузка и клетчатый джемпер с темной
юбкой, белыми носочками и коричневыми туфлями. Когда он воображал, как она
поднимается на цыпочки, чтобы в сотый раз написать «Я больше не буду грубить
учителям», уголки его глаз смешливо сощурились. Монахини считали, что она поет
как ангел, вспомнил он, и перед глазами немедленно возникла новая картина:
маленькая девочка в длинном белом одеянии с огромными зелеными глазами,
поднятыми к небу, и с книгой гимнов в руках.
Митчел был немного знаком с католическими церковными хорами.
Недаром он до пяти лет жил в итальянской семье Каллиорозо, откуда уехал в свой
первый пансион. Незадолго до его отъезда Серджио Каллиорозо и его жена
сообразили, что Митчела вряд ли крестили, и поскольку были истовыми католиками,
выбрали для него эту религию. Митчел отчетливо помнил тот июльский день, когда
его крестили, потому что в маленькой деревенской церкви было невыносимо душно,
а Розалия Каллиорозо весь предыдущий вечер крахмалила и гладила его белую
рубашку, пока она не сделалась твердой, как картон. В довершение всех неудобств
старый священник выбрал для бесконечной проповеди таинство крещения. И пока он
битый час уныло бубнил слова проповеди, Митчел только и думал о том, как хорошо
было бы, если бы кто-то налил ему на голову немного холодной воды, поскольку
именно это, как объясняла Розалия, с ним и должны сделать. Но когда время
пришло, вода оказалась тепловатой, как и воздействие всей церемонии.
Став католиком, он не ощутил ни святости, ни благочестия, ни
даже малейшей приверженности к католицизму. Во всех пансионах, в которых ему
доводилось жить потом, посещение церкви считалось обязательным, так что Митчел
прежде всего старался узнать, какие службы в каком пансионе самые короткие,
после чего незамедлительно решал «обратиться» именно в эту религию. Когда ему
исполнилось четырнадцать, и единственный раввин в городе заболел так сильно,
что больше не смог исполнять свои обязанности, Митчел немедленно объявил о
горячем желании обратиться в иудейство и почти полгода сумел увертываться от
всякого посещения служб вообще.
А вот Кейт каким-то образом процветала в удушливой атмосфере
приходской школы.
Митчел снова глотнул вина, втайне поражаясь, до чего же она
естественна и непринужденна, несмотря налицо и фигуру, которым позавидовали бы
большинство женщин. Митчел наслаждался обществом многих умных красивых женщин,
а также знал женщин попроще, зато восхитительно остроумных, начитанных и
интеллектуально одаренных. Но Кейт Донован была единственной, обладавшей всеми
их лучшими качествами и к тому же имевшей поразительно доброе сердце и некую
внутреннюю порядочность. Все это делало ее чертовски неотразимой... при
условии, что ее внушенные приходской школой моральные принципы и некоторая
чопорность не зайдут сегодня чересчур далеко.
Она не упоминала ни о матери, ни о сестрах или братьях, но
хотя Митчелу было бы интересно о них узнать, все же спрашивать он не
намеревался. Если он и дальше станет допытываться о ее семье, она будет иметь
полное право расспросить о его родных. И хотя он был готов почти на все, чтобы
затащить ее в эту гигантскую кровать, все же не намеревался удовлетворять ничье
любопытство относительно своего детства и родных.
Кейт рассеянно смотрела на стену деревьев и кустов на краю
сада: возможно, составляла список вопросов для него, грустно улыбнулся Митчел.
Но тут она неожиданно замерла и подалась вперед:
– Видели?
– Что именно? – спросил Митчел, вскакивая.
– Какое-то шевеление в деревьях, и я заметила, как что-то
сверкнуло, вероятно, отразилось в лунном свете.
Да, ничего не скажешь, сразу видно городскую девушку! Так
испугаться всего лишь безвредного ночного животного! Вместо того чтобы снова
сесть, Митчел отошел от стола.
– Собака или кошка, – заверил он, шагнув к ней. – Их глаза
вспыхивают в темноте, когда попадают в полосу лунного света.
– В таком случае эта собака или кошка была ростом почти
шесть футов.
– Потому что она залезла на дерево, – рассудил Митчел, но
поскольку она продолжала с сомнением вглядываться в деревья, добавил: – Только
не ожидайте, что я отправлюсь на поиски. На сегодня я уже исчерпал свою квоту
героических поступков.
Кейт решила, что он был прав насчет животного на дереве, и
ей быстро передалось его шутливое настроение.
– Где ваше чувство рыцарства? – упрекнула она.
В низком голосе зазвучали многозначительные ноты.
– Мое рыцарство испаряется, как только с десертом покончено.
Он стоял так близко, что штанины рыжевато-коричневых брюк
почти касались ее коленей, и Кейт пришлось откинуть голову, чтобы продолжать
разговор. Но она, как могла, старалась казаться веселой и беззаботной, несмотря
на его физическое преимущество.
– Но мы еще не приступали к десерту, – напомнила она.
– Так давайте начнем, – изрек он со спокойной неумолимостью
и протянул руку.
Сердце Кейт ударило в ребра. Медленно-медленно его рука
потянулась к ее руке. Ее пальцы скользнули в его теплую ладонь. Он протянул
другую руку, и Кейт ощутила, как ее поднимают. Правая рука Митчела легла на ее
талию, притягивая Кейт к мужской, твердой, как скала, груди. Левой он положил
ее руку на свое плечо. Ожидая поцелуя, Кейт подставила было губы, но он
отступил вбок и чуть влево. За мгновение до того, как потерять равновесие и
споткнуться о его ноги, Кейт сообразила, что пляжные музыканты играют «Девушку
из Ипанемы» и Митчел вовсе не собирается целовать ее. Просто, таким образом,
пытается пригласить на танец. Причем ключевое слово именно «пытается», и Кейт
едва сдержала приступ сконфуженного смеха, поскольку пришлось сделать два
быстрых неуклюжих шага, чтобы не наступить ему на ноги, и еще два шага вперед,
чтобы поймать ритм.
– Ну, как танцуется? – шутливо спросил он.
Несколько минут назад она боялась дотронуться до него из
страха, что попросту займется пламенем. Теперь же прислонилась лбом к той же
каменно-твердой мужской груди, от прикосновения к которой покалывало соски.
– Могли бы упомянуть, что намерены танцевать, а не тащить в
постель, – беспомощно рассмеялась она.
– Но я действительно собираюсь тащить вас в постель, – тихо
предупредил он, так близко наклонившись к ее макушке, что его дыхание колебало
волосы.
