А Митчел не улыбался, потому что изучал женщину, только
сейчас единственным поцелуем умудрившуюся возбудить в нем порыв неуправляемой,
алчной похоти. Изучал и вовсе не радовался тому, что видел. Она шла навстречу,
заложив руки за спину. Ветерок играл ее длинными волосами, забирался под
широкие брюки. В эту минуту она напомнила ему певчую из ирландского хора, и
соблазнительный костюм, который она носила и который он мысленно сдирал с нее
во время ужина, теперь показался девственно-белым.
Кейт Донован совсем не была женщиной в его обычном стиле, и
бурная физическая реакция на единственный поцелуй тоже показалась ему весьма
необычной. Днем, когда она опрокинула на него «Кровавую Мэри», его желание
вновь увидеть ее было вполне естественным: какой мужчина не назначил бы
свидания такой хорошенькой девушке? Но вечером его влечение к ней усиливалось
так бурно с каждым новым ее поступком и словом, что единственный поцелуй,
предназначенный, чтобы выразить чисто физическое желание, которое скоро будет
удовлетворено, стал чем-то другим. Выражением безумной потребности.
Кейт остановилась, чтобы сорвать белый цветок с куста.
Поднесла цветок к носу, глубоко вдыхая аромат и глядя на воду. И внезапно
Митчел перенесся на десять лет назад, в дом греческого бизнесмена, где
праздновали какое-то событие. Когда ему надоел шум, он захватил с собой выпивку
и медленно побрел по тропинке, кончавшейся у входа в маленький, залитый светом
факелов садик на краю обрыва. В центре стояла статуя молодой женщины с
вьющимися волосами, державшей в руке цветок. Судя по одежде, статую изваяли
совсем недавно, но что-то в ней привлекало Митчела.
– Не возражаете, если я присоединюсь к вам? – спросил он у
статуи, изучая черты ее лица.
Идиотский вопрос. Как и тот факт, что он сравнивает
рыженькую девушку из Чикаго с греческой статуей из алебастра. Его реакция на
Кейт Донован была не только странной, но и непредсказуемой, и хотя Митчел
понятия не имел, почему она так на него повлияла и куда все это приведет, все
же несколько насторожился. Общее направление движения вызвало смутные
подозрения. Придется проследить, чтобы курс прокладывался более тщательно и на
его условиях.
Кейт остановилась перед ним и посмотрела в сторону берега,
где музыканты заиграли очередную самбу.
– Мы опять с музыкой, – беспечно сообщила она, стараясь
игнорировать его холодноватую улыбку и руки в карманах. – Официант сказал, что
там чья-то вечеринка.
Митчел посмотрел в ту сторону и назвал мелодию, которую
играли музыканты.
– «Корковадо», – отметил он, но не попытался вновь
пригласить ее на танец, и Кейт решила, что он так сдержан в присутствии
официантов.
И поскольку так и не смогла возродить то настроение, которое
царило здесь до появления официантов, решила, что лучше всего затеять легкую
беседу, а если повезет, побольше узнать о человеке, с которым собиралась лечь в
постель.
– Судя по тому, как вы танцуете, я уже поняла, что вы любите
музыку, – начала она. – А какая ваша любимая?
– Джаз.
Кейт с преувеличенным отчаянием вздохнула:
– Мужчины вечно предпочитают джаз, потому что им лень
слушать тексты песен. А с джазом можно даже не притворяться, что слушаешь. Ну а
кроме джаза?
– Классическая музыка.
– В которой вообще нет текстов, – кивнула она с таким
самодовольным видом, что Митчел невольно улыбнулся. – А кроме джаза и
классической музыки?
– Опера.
– Тексты, которые вообще невозможно разобрать, – сухо
заметила Кейт, торжествующе поднимая руки в знак того, что сумела доказать свою
теорию, но промелькнувшая в его глазах нерешительность заставила ее опустить
руки. – Вы знаете итальянский?
Именно итальянский, а не английский был первым языком
Митчела, но вместо того чтобы признаться в этом и спровоцировать очередной
допрос, он просто кивнул.
– Может, и говорите на нем? То есть объясняетесь так же
хорошо, как на голландском и английском?!
– Я не слишком силен в голландском, – напомнил он.
Из этого Кейт заключила, что в итальянском он как раз силен,
и с возрастающим уважением уставилась на собеседника.
– И сколько же языков вы знаете?
– Не считал.
– Давайте посчитаем, – предложила Кейт, принимаясь загибать
пальцы.
– Лучше не надо! – отрезал Митчел, надежно пригасив и ее
улыбку, и энтузиазм, отчего ему вдруг стало так стыдно, что он поспешил неуклюже
загладить свою грубость, предложив не слишком понятное объяснение, смутившее
девушку и потребовавшее уточнения: – Большинство европейцев говорят на
нескольких языках.
– Но вы скорее похожи на американца. Никогда бы не подумала,
что вы европеец.
– Я не европеец.
– Тогда кто же вы? – не выдержала она.
– Ни то и ни другое. Я нечто вроде гибрида всех цивилизаций,
– ответил Митчел напрямик, потому что именно гибридом и считал себя.
Но когда сообразил, что мягкий голос и сияющие глаза только
сейчас заманили его в ловушку, заставив высказать то, что он никогда не признал
бы вслух, ему стало не по себе. Митчел нетерпеливо посмотрел в сторону террасы
и, взяв Кейт под руку, повернул туда.
– Официанты уже ушли. Зайдем в номер, – попросил он,
намереваясь без дальнейших обсуждений уложить ее в постель.
Кейт кивнула и послушно пошла рядом. Митчел предположил, что
она разгадала его план. Но когда они оказались на террасе, она намеренно или
случайно расстроила его замысел, усевшись на каменную балюстраду.
– Митчел...
Она впервые назвала его по имени тихим, мелодичным голосом,
но тут же осеклась, словно звук его имени в ее устах доставил ей такое же
нежданное удовольствие, как и самому Митчелу. Он прислонился бедром к
противоположной балюстраде и сложил руки на груди.
– Что? – откликнулся он, смирившись с необходимостью, прежде
чем затащить ее в номер, назвать несколько языков, которыми владел.
– Почему вы называете себя гибридом? – прошептала она,
доверчиво подняв к нему лицо.
– Потому что я американец по рождению и европеец по
воспитанию.
Она кивнула, словно удовлетворившись ответом.
– У вас есть братья и сестры?
Расстроенный и раздраженный неожиданным оборотом, который
приняла беседа, Митчел коротко ответил:
– В общем, нет. – В общем, нет, – повторила она и шутливо
поинтересовалась: – Как насчет отца и матери?
