В гостиной было полно людей, но Митчела не оказалось ни там,
ни в столовой, где гости толпились у ломившихся под тяжестью блюд столов. Она
уже собиралась вернуться в гостиную, как Сесил, погруженный в беседу с каким-то
человеком, случайно поднял глаза, заметил сестру и воззрился на нее холодным,
оценивающим взглядом давнего противника, после чего коротким кивком в сторону
кабинета приказал немедленно идти туда. Оливия вызывающе вздернула подбородок,
но подчинилась.
Кабинет Сесила был расположен по другой стороне коридора, в
глубине дома, за парадной лестницей. Обычно во время нашествия гостей
массивные, обшитые панелями двери были плотно закрыты, ограждая кабинет хозяина
от любопытных, но сегодня створки были чуть приоткрыты, и оттуда тянулась
тонкая полоска желтого света. Сжав ручку двери, Оливия приостановилась
передохнуть, расправила уставшие плечи, подняла голову... и оцепенела в
изумлении при виде открывшейся ей сцены.
Митчел обнимал жену Уильяма, а голова Кэролайн покоилась на
его груди. С руки свисал кружевной носовой платочек.
– Не знаю, сколько еще я смогу продержаться, – всхлипнула
она, поднимая лицо. – У меня больше нет сил.
– У нас нет выхода, – спокойно, но с участливыми нотками в
голосе ответил он.
Потрясение мгновенно уступило место сочувственному
пониманию. Оливия тяжело вздохнула. Бедняжка Кэролайн совсем исхудала и бледна
как полотно. Вполне естественно, что ей приходится искать утешение у кого-то из
членов семьи, но ее развратник папаша проводит очередной медовый месяц где-то в
Европе с пятой женой, а от Сесила ничего не дождешься, кроме сухих наставлений
о необходимости быть сильной в тяжкие времена. Четырнадцатилетний сын Кэролайн
сам нуждался в материнской поддержке, и Кэролайн изображала при нем храбрую,
несгибаемую мать семейства, но самой ей не на кого было опереться... если не
считать Митчела.
Привычная благодарность охватила Оливию при мысли о том, что
Митчел попал в лоно семьи в тот самый момент, когда от него больше всего
требовалось помочь Кэролайн и деду перенести скорбь от утраты мужа и внука. К
сожалению, Оливию не покидало ощущение, что будь у Митчела выбор, он не помог
бы Сесилу выбраться из горящего дома. Очевидно, у него не было ни малейшего
желания поддерживать отношения с родными и их друзьями, и, хуже всего, Оливия
была вполне уверена, что он намеревается очень скоро покинуть Чикаго, не
предупредив никого, кроме разве Кэролайн.
И Оливия прекрасно его понимала. Уайатты избавились от
младенца как от омерзительного комка грязи, случайно запятнавшего их идеальное,
безупречно чистое существование. Сама она почти ничего не знала о судьбе
нежеланного ребенка Эдварда и ничего не сделала, чтобы ее изменить. Поэтому и
воспринимала презрительное отношение Митчела к ней как нечто должное. Но не
могла смириться е мыслью о том, что он вот-вот покинет Чикаго. Уж очень она
хотела, чтобы он, прежде всего, узнал ее получше и понял, что ей можно
довериться. И страстно мечтала, чтобы он перед отъездом назвал ее «тетя
Оливия». Хотя бы только раз. И больше ей ничего не нужно. Но было и еще одно.
То, чего Оливия желала гораздо больше. То, что она должна получить от него,
пока еще не поздно: прощение за многолетнее равнодушие.
Однако в этот момент ее больше всего тревожило, что Сесил
может оказаться за ее спиной, распахнуть двери в кабинет и совершенно неверно
истолковать увиденную сцену.
Поэтому, вместо того чтобы ворваться в кабинет, отчего
Кэролайн наверняка почувствует себя виноватой, а Митчел будет вынужден давать
ненужные объяснения, Оливия решила предупредить о своем появлении: громко
стукнула в дверь тростью и одновременно принялась возиться с ручкой, после чего
для пущего эффекта вытянула трость перед собой, как слепая, и медленно вплыла в
кабинет, ощупывая дубовый пол и внимательно присматриваясь к паркету, словно
боялась упасть.
– Вам нужно больше света? – осведомился Митчел.
Оливия, словно удивленная его присутствием, вскинула голову,
но, если честно сказать, ее неприятно уколола ирония в голосе Митчела. Он, как
минутой раньше, стоял перед камином, но Кэролайн успела опуститься в ближайшее
кресло. Сердце Оливии сжалось при виде темных кругов под ее прекрасными
зеленовато-карими глазами.
– Бедное мое дитя, – прошептала она, кладя руку на
золотистые волосы невестки.
Кэролайн чуть откинула голову и прижалась щекой к ее ладони.
– Тетя Оливия, – снова всхлипнула она.
Оливия хотела остаться рядом с ней, но увидела, как Митчел,
отступив от камина, лениво изучает висевшие на стенах портреты. Эта большая
комната была настоящим святилищем Уайаттов, где находились портреты и фотографии
предков всех размеров, от громадных до совсем скромных. На памяти Оливии Митчел
впервые проявил хоть какой-то интерес к Уайаттам: по крайней мере ей хотелось
так думать.
– Это твой прадед, – объяснила она, показывая на портрет над
камином. – Видишь сходство?
– С кем? – издевательски поинтересовался он.
– С собой, – упрямо стояла на своем Оливия, но он бросил на
нее холодный предостерегающий взгляд, до невероятности походивший нате холодные
предостерегающие взгляды, которыми славился его прадед, после чего сунул руку в
карман брюки отошел.
Оливия вняла предупреждению, но продолжала искоса наблюдать
за ним, надеясь на очередную возможность растопить ледяной панцирь, если Митчел
выкажет хоть малейший интерес к другому портрету.
Сесил неизменно заставлял себя ждать: по его мнению, это
доказывало его превосходство над окружающими. Обычно, если среди окружающих
оказывалась Оливия, это невероятно ее раздражало, но сейчас она надеялась, что
ожидание продлится не меньше часа.
Митчел остановился перед другим портретом, и Оливия
поспешила присоединиться к нему, но тут же изумленно ахнула. Он рассматривал
изображение девушки, скромно сидевшей на садовых качелях: в длинные волосы
вплетены розовые бутоны, почти такие же, как вышитые шелком на юбке белого
платья.
Митчел косо глянул на Оливию.
– Вы? – коротко спросил он.
– Господи Боже! Как вы угадали? В то время мне едва
исполнилось пятнадцать!
Вместо ответа он кивнул в сторону другого портрета:
– И это тоже вы?
– Да. Тут мне двадцать, и я только что обручилась с мистером
Хибертом. Вот он, на соседнем портрете. Нас нарисовали в один день.
– Что-то вы вовсе не выглядите такой счастливой, как
полагалось бы в такую минуту.
– Так и было, – призналась Оливия, забывая, что это она
хотела вызвать Митчела на откровенность, а не наоборот. – Я считала, что он...
и его семья... немного занудны.
