Митчел впервые открыто улыбнулся.
– А почему вы так считали? – допытывался он, словно забыв о
присутствии Кэролайн.
– Теперь... теперь все кажется ужасно глупым, но один из его
предков подписал Декларацию независимости, а другой был генералом во время
Гражданской войны, и его семейка слишком много из себя строила... ну знаете,
прямо так и пыжились от гордости и вечно хвастались своими заслугами.
– Возмутительное поведение, – с деланной серьезностью
согласился он.
Оливия, в полном восторге от этой перепалки, решилась на
большее:
– Вот именно. Можно подумать, они явились в Америку на
«Мэйфлауэре»!
Корабль, на котором прибыли в Америку первые поселенцы.
– Уверен, что они пытались, – пошутил Митчел, – но корабль
был слишком маленьким, и им, скорее всего не удалось достать билеты.
– Что же, вероятно, потому, – призналась Оливия,
наклонившись поближе, – что на борту уже были мы!
Митчел рассмеялся, и Оливия, окончательно потеряв голову,
выпалила свои затаенные мысли:
– Мужчины в роду Уайаттов, все до одного, красавцы, но в мое
время мы назвали бы вас хрустальной мечтой, молодой человек.
Лицо Митчела окаменело в тот момент, когда она обмолвилась о
его принадлежности к роду Уайаттов, но Оливия так отчаянно хотела набрать
потерянные очки, что указала на единственную черту, которой не обладали его
предки:
– Правда, у них карие глаза, зато у тебя – синие.
– Непонятно, как это произошло, – скучающе протянул он.
– Твоя ма...
Оливия было осеклась, но тут же передумала и решила, что он
имеет право знать. Может, даже хочет знать.
– Я помню, что у твоей матери были прелестные синие глаза. Никогда
не видела такого оттенка, как у нее, ни до, ни после.
Она ожидала расспросов, но вместо этого он сложил руки на
груди и с ледяным нетерпением уставился на нее. Похоже, ему действительно все
равно! Оливия поспешно отвела глаза и показала на маленький портрет, висевший
как раз под изображением Джорджа Хиберта.
– Что ты думаешь о нем? – спросила она, стараясь привлечь
внимание внучатого племянника к солидному джентльмену в крахмальной рубашке и
галстуке в розовую, голубую и желтую полоску.
– Думаю, что у него омерзительно дурной вкус, по крайней
мере в отношении галстуков, – резко ответил Митчел и отвернулся.
Оливия повернулась к Кэролайн, которая медленно покачала
головой, словно подтверждая очевидное: тетка сделала одну ошибку упомянув о
матери, и вторую – пытаясь заставить Митчела признать родство с оригиналами
портретов.
Поэтому Оливия молча наблюдала, как он переходит от одного
портрета к другому высокий, широкоплечий мужчина, как две капли воды похожий на
своих предков. Гордость заставляла Митчела отрицать и сходство, и наследие, но
Оливия молча дивилась бесплодности его усилий. Его предки, все до одного, были
такими же высокими, с такой же гордой осанкой» острым умом... и изменчивым
темпераментом. В точности как у него.
Она вспомнила о язвительном замечании в адрес своего свекра,
действительно имевшего несчастье выбирать на редкость безвкусные галстуки,
посмотрела на профиль Митчела и слегка повеселела. От носков сверкающих черных
итальянских мокасин до сшитого на заказ костюма цвета маренго, белоснежной
сорочки и безупречной укладки густых темных волос Митчел, как все мужчины
Уайаттов, был прекрасно ухоженным воплощением хорошего, но консервативного
вкуса.
Однако она успела обнаружить три особенности, несомненно,
отличавшие его от предков: сдержанное чувство юмора, вкрадчивое светское
обаяние и неотразимая улыбка. Сочетание было поистине смертоносным, то есть
убийственным, до того, что даже у старухи вроде нее немного закружилась голова.
Мужчины в семье Уайаттов были властными и энергичными, но обычно почти не
обладали чувством юмора, не говоря уже о каком-то обаянии. Если их стиль –
Хамфри Богарт, то Митчел был Кэри Грантом, с квадратной челюстью и ледяными
синими глазами.
– Это не займет много времени, – резко бросил Сесил,
врываясь в кабинет.
Оливия едва заметно поморщилась, наблюдая, как брат идет к
письменному столу. До чего же неприятно, что, хотя брат на два года старше,
артрит не согнул его позвоночника.
– Садитесь, – велел он.
Митчел подошел к Оливии и выдвинул для нее кресло, а сам
шагнул к углу стола, сунул руки в карманы и поднял брови.
– Я сказал, садись! – рявкнул Сесил.
Легкая саркастическая усмешка тронула губы Митчела.
Оглядевшись, он остался на месте.
– Кого ты ищешь? – спросил Сесил.
– Вашу собаку.
Оливия внутренне сжалась, а Кэролайн затаила дыхание. Сесил
долго, пристально смотрел на него с неприязнью и, кажется, с уважением.
– Как пожелаешь, – процедил он, переводя взгляд на Оливию и
Кэролайн. – Я хотел, чтобы вы двое тоже присутствовали, поскольку чувствовал
себя обязанным перед Митчелом сказать это при всех и потому что, как рассудила
судьба, мы единственные взрослые, оставшиеся в этой семье.
Взгляд его снова остановился на Митчеле.
– Много лет назад гордость и гнев подтолкнули меня на величайшую
несправедливость, и я намереваюсь признать это сейчас, перед твоей теткой и
невесткой. Мой гнев не имел ничего общего с тобой и был направлен на твоего
отца и женщину, ставшую твоей матерью. Мой сын Эдвард был настоящим бабником, и
это меня бесило. Когда его молодая жена умирала от рака, он ухитрился сделать
ребенка другой женщине, твоей матери, и за это я так и не смог его простить.
Как и не мог простить твоей матери полное отсутствие моральных принципов. Она
связалась с моим распутным сыном, хорошо зная, в каком состоянии находится его
жена, но при этом забыла об элементарной порядочности. Она так и не поняла, как
оскорбляет его первую жену, настаивая, чтобы он женился на ней всего через
полгода после ее смерти. Мало того, позволила себе забеременеть и родить
ребенка только с той целью, чтобы подцепить выгодного мужа и войти в нашу
семью.
Сесил замолчал. Оливия встревоженно изучала лицо Митчела,
гадая, что он думает, услышав уродливую правду о родителях. Но вид у него был
по-прежнему отсутствующий, словно ему рассказывали не слишком приятную историю
о не слишком хороших знакомых. Не заметь Оливия слегка сведенных бровей,
посчитала бы, что ему попросту скучно.
Безразличный к столь тонким нюансам, Сесил продолжал:
