— Да.
— Разве Фрэнк не знает, как он погиб?
— Конечно, знает.
— Но тогда я не понимаю, почему он заговаривает об этом,
хотя всякому видно, как сильно любит тебя.
— Вот поэтому и заговаривает, — ответил Майкл, стараясь
поскорее покончить с этой темой, пока вечер для него не будет непоправимо
испорчен. — Это его способ доказать, что, по его твердому мнению, случившееся
между мной и Билли было всего лишь несчастным случаем. Иначе говоря, Фрэнк
считает, что всякая попытка скрыть что-то означает признание вины или, в его
случае, уверенность в вине другого.
— Что ж, в этом есть определенный смысл, — начала Ли, но тут
же осеклась при виде двух официантов, несущих большой фрагмент решетки шириной
четыре и высотой восемь футов, увитой искусственным плющом. Ли не успела
оглянуться, как они поставили решетку прямо рядом со столом бесцеремонных
посетителей, полностью отгородив их от остального зала. Правда, обедающим
осталось так мало места, что один из мужчин пожаловался на невозможность
отодвинуть стул.
— Так лучше? — спросил Майкл.
Ли оторвала взгляд от покрытого плющом барьера и взглянула
на человека, распорядившегося об этом без малейших угрызений совести или заботы
о правах и комфорте клиентов. До нее дошло, почему столики по обе стороны от их
стола по-прежнему пусты, хотя не менее пятидесяти человек дожидаются очереди
поужинать. Она не сомневалась, что ресторан открыт на деньги Майкла, и будь на
его месте Логан, тоже постарался бы, чтобы она не испытывала неловкости. Однако
он никогда не сделал бы того, что привело бы к финансовым потерям, а
оскорбление сразу четырех посетителей явно грозило неприятностями.
Она смотрела на своего добровольного защитника и ощутила
прилив благодарности и мучительную нежность, которые даже не пыталась скрыть.
— Спасибо, — прошептала она.
Майкл уставился в эти искренние, полускрытые длиннющими
ресницами глаза и в который раз молча удивлялся: как случилось, что успех и
слава ничуть не изменили и не ожесточили ее?! Она могла пройти мимо батальона
репортеров с осанкой и грацией королевы, но когда он пошутил насчет их снимков
в газете, спрятала смеющееся лицо у него на груди и вцепилась в лацканы. Сидя
напротив него в своем оригинальном черном платье с дорогим золотым колье на
шее, она по-прежнему казалась столь же безыскусно соблазнительной, как тогда, в
простеньких голубых джинсах, гоняющаяся за апельсинами.
— Не за что, — улыбнулся он в ответ.
Ли отметила новое, почти неуловимое изменение интонации, но,
не желая признать растущую близость, сменила тему разговора:
— Я еще в силах понять, почему не узнала твоего лица на
вечеринке, но вот что поразительно: как можно было не узнать твой голос? Он… он
совершенно необыкновенный.
— В чем же его необычность?
Ли отвернулась, пытаясь честно ответить и безразличная к
тому двусмысленному выводу, который он мог сделать из ее слов.
— Очень глубокий. Бархатистый. Очень-очень чувственный.
Майкл, откинувшись на спинку стула, позволил взгляду задержаться на изящном
изгибе щеки и нежных полушариях груди. Палец медленно гладил чашу бокала.
Прошло почти два часа. Ли отказывалась от десерта, хотя
миссис Анжелини в который раз уговаривала ее попробовать.
— Больше мне не проглотить ни кусочка, — заверяла Ли. —
Правда-правда.
Обед был великолепным, и Майкл тоже. Он не пытался заставить
ее забыть все проблемы, но в его присутствии она ощущала себя в полной
безопасности от этих самых проблем, словно ничто не могло ни коснуться ее, ни
ранить, потому что Майкл не позволит. И это было не столько ощущением, сколько
фактом: она знала это так же твердо, как то, что не желает копаться в причинах
этой убежденности.
Миссис Анжелини наклонилась и порывисто обняла ее.
— Как приятно видеть вас улыбающейся! Майкл знает, как
сделать вас счастливой, а вы знаете, как сделать счастливым его. Жизнь хороша.
Во время обеда она несколько раз появлялась у стола, словно
не могла отойти надолго. И теперь, видя, что они собираются уходить,
нерешительно пробормотала:
— Давным-давно, еще когда Майкл ходил на ваш спектакль, я
сказала ему, что он должен открыть вам свои чувства.
Ли, чудесным образом убаюканная вином, вкусной едой и
уютным, почти домашним светом свечей, только и сумела, что слегка удивиться.
Неужели Майкл действительно видел ее на сцене «давным-давно»?
— И какую пьесу ты смотрел?
— «Созвездия».
Ошеломленная, Ли разразилась смехом и перевела взгляд со
счастливого лица миссис Анжелини на непроницаемую физиономию Майкла.
— Не стоит и спрашивать, понравилось ли ему. Пьеса была
ужасна! Правда, это моя первая профессиональная роль!
— Пьеса была плоха, — бесстрастно обронил он. — Но не ты.
— Да, — растерянно выговорила Ли, только сейчас сообразив,
когда все это было. — Но… тогда ты работал в магазине. И я не знала, что ты
любил театр. По крайней мере мне ты этого не говорил. Правда, и ничего другого
тоже. Говоря по правде, ты вообще был не слишком разговорчив!
Миссис Анжелини, уловив знак официанта, кивнула.
— Я должна идти. А вам неплохо бы заглянуть в магазин.
— Мы уже там были. Правда, следовало бы купить груши, —
пожалела Ли. — Такие груши, как у вас, продаются еще только в одном месте, но
там они очень дороги.
— «Дин и Де Лука»? — спросила миссис Анжелини.
— Да, верно…
Миссис Анжелини кивнула:
— Ваши груши тоже оттуда.
— То есть как это?
— Майкл каждую неделю ездил туда за грушами для вас. Она
покачала головой, вспоминая.
— Он тогда ходил в школу, денег не было, так что растягивал
каждый цент… — Она развела руки в обе стороны, словно тянула за концы резиновую
ленту. — Но хотел, чтобы у вас были самые лучшие в городе груши. Для вас — все
только высшего качества.
Ли буквально вытаращилась на Майкла, дивясь неописуемой
смеси обреченности и какой-то непонятной радости, светившейся на его лице.
Миссис Анжелини, наскоро попрощавшись, ушла. Ли посмотрела ей вслед. Майкл не
переменил позы, по-прежнему вертя в пальцах бокал.
— Ты ездил в «Дин и Де Лука» за грушами для меня? —
пробормотала она. Он едва заметно кивнул, не отводя от нее непроницаемого
взгляда.
