— Я еще не переехал.
Напряжение Ли, безуспешно гадавшей о его намерениях, мигом
сменилось радостным облегчением.
— Поразительно! — выдохнула она. — Отсюда виден Гудзон! Она
показала на гигантское возвышение слева и вопросительно оглянулась на Майкла.
— Это столовая. А справа — гостиная.
Ли повернулась к нему, изучая белую винтовую лестницу у
входной двери, с кружевной вязью перил, когда-то украшавших роскошный старый
нью-йоркский особняк, и балконом наверху.
— Боже, как красиво!
Майкл повел ее к арочному проходу в коридор, примыкавший к
столовой. Их шаги отдавались гулким эхом в комнате с высокими потолками.
— Вижу, тебе не нравятся замкнутые пространства, —
улыбнулась Ли. — Как и мне.
Большая светлая кухня переходила в общую комнату с толстыми
стеклянными стенами и видом на реку Гудзон к западу и на Центральный парк — к
востоку.
Почти всю южную стену занимал потрясающий алебастровый
камин, окруженный панелями из выдержанного дерева, настолько оригинальный, что
Ли сразу же его узнала.
— Он из особняка Сили, — кивнула она и, заложив руки за
спину, послала ему понимающий взгляд. — Так это ты был «неизвестным
покупателем», который заплатил «целое состояние» за этот камин! Подумать
только, какая изумительная панорама! Видна даже наша… моя квартира на
противоположной стороне парка!
Пока она восхищалась комнатой, Майкл подошел к вделанному в
стену бару, снял пиджак, развязал галстук, бросил их на высокий табурет и
расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Ли направилась к нему с той же самой
бессознательной грацией, которая всегда вызывала в нем восхищение. Она
расслабилась, как только поняла, что квартира не обставлена, так что он решил
поскорее дать ей бренди, чтобы помочь окончательно успокоиться, прежде чем она
обнаружит, что спальня обставлена полностью.
Ли уселась на табурет и подперла подбородок руками.
— Я чудесно провела вечер. И очень люблю твою тетю. Должно
быть, хорошо жить там, где вырос, и ежедневно встречаться с теми, кого знаешь
всю жизнь. С людьми вроде Фрэнка Моррисси.
— Чья единственная и пламенная цель — при каждой
подвернувшейся возможности оскорблять твое достоинство, — усмехнулся Майкл,
вынимая бутылку бренди. — В ту ночь, когда я провожал тебя домой, ты сказала,
что приехала из Огайо. Ты там родилась?
— Нет, в Чикаго. Мать была медсестрой, и я жила с ней до
четырех лет.
— А отец?
— Он бросил ее, узнав о беременности. Они не были женаты.
— А как ты оказалась в Огайо?
Майкл наклонился, поискал на крутящихся полочках за баром,
нашел стаканы для бренди и уже выпрямился было, но ее ответ заставил его забыть
обо всем.
— Когда мне было четыре, мать сказала, что у нее неизлечимая
форма быстро прогрессирующего рака, и отослала меня в Огайо, к бабушке.
Посчитала, что я быстрее и легче привыкну к жизни без нее, если делать это не
сразу, а постепенно. Сначала она приезжала часто и продолжала работать в
больнице, где врачи проводили ей экспериментальный курс противораковой терапии.
— А что было потом?
Ли уронила руки и распластала ладони на стойке бара, словно
собираясь с духом.
— Однажды, когда мне было пять, она поцеловала меня,
попрощалась и пообещала, что мы скоро увидимся. Она не знала, что это был ее
последний приезд.
Глаза Ли, ее лицо, жесты были так выразительны, что он
невольно сопереживал ей, в точности как зрители, платившие деньги, чтобы
увидеть ее в спектакле. Но сейчас она не играла, и это был не спектакль, а он
менее всего походил на постороннего наблюдателя. Ему пришлось опустить глаза и
сосредоточиться на бутылке и стаканах, чтобы освободиться от ее чар.
— Ты хорошо помнишь мать?
— Да и нет. Помню, как любила ее и все время хотела видеть.
Как она читала мне на ночь книжки и, как это ни странно звучит, всегда казалась
веселой и счастливой, когда мы были вместе. И все же она знала, что умирает,
что жизнь ее кончается, еще не успев начаться.
На этот раз он набрался мужества встретить ее взгляд.
— Должно быть, ты унаследовала ее дар.
— Какой дар?
— Актерский.
— Я никогда не думала об этом. Спасибо, — тихо пробормотала
она. — Этого мне не забыть. В следующий раз, выйдя на сцену, я напомню себе,
что часть ее тут, у меня в душе.
Минуту назад она заставила его терзаться за нее, а теперь ее
улыбка сделала Майкла королем. Любовь к Ли Кендалл всегда была для него
захватывающим дух испытанием вроде катания на «русских горках». Слишком долго
ему пришлось держаться в стороне от нее, и эти годы были мучительной пыткой.
Теперь, за недолгие недели общения, он понял, что настроен с ней на одну волну
до такой степени, что почти способен читать ее мысли и разделять чувства.
— Значит, ты выросла в Огайо?
— Да, — кивнула Ли. — В маленьком городке, о котором ты даже
не слышал.
— Но ты была одинока?
— В общем, нет. Все знали мою бабушку, да и мать тоже. Я
была «бедной сироткой», так что половина города вроде как «удочерила» меня.
— Прелестная сиротка, — уточнил он.
— Меня никогда нельзя было назвать «прелестной», тем более
тогда. Представляешь, вся в веснушках, и волосы цвета пожарной машины.
Сохранилась фотография, где я, трехлетняя, сижу на диване, прижимая к лицу
тряпичную куклу, — смеясь призналась Ли. — Мы выглядели близнецами!
Ее улыбка была так заразительна, что Майкл невольно
ухмыльнулся.
— Как ты попала в Нью-Йорк?
— В старших классах моя учительница решила, что у меня
талант, и посчитала своей священной миссией добыть для меня стипендию в
Нью-Йоркском университете. Когда я отправлялась в Нью-Йорк, полгорода пришло
на. автобусную станцию проводить меня. Никто не сомневался, что я всего
добьюсь, и я еще долго считала себя обязанной из кожи вон лезть. Ради них. Не
для себя. Бабушка умерла два года назад, и больше я туда не приезжала.
Майкл вручил ей стакан с бренди и поднял свой.
— Пойдем со мной, и я покажу тебе то, что архитекторы
называют «логовом хозяина».
Ли неторопливо встала и пригубила бренди. Майкл положил руку
ей на талию. Достаточно долго он ждал. Ждал, когда сможет припасть к этим
мягким губам. Попробовать их на вкус.
