— Вы сказали, вас выгнали отсюда. И по какой причине?
— По той же, что и Жозефа: состарилась.
— Быть этого не может! Вы гораздо моложе его!
— Но я заболела, не могла работать, стала лишним ртом. Она постоянно ко мне придиралась, а потом и вовсе выставила за дверь.
— Какое бесстыдство! И куда же вы пошли? Нашли место в каком-нибудь монастыре?
— Почему вы решили, что монастыри мне по вкусу больше, чем вам? Нет, я хотела восстановить справедливость. Я взяла свой узелок и отправилась в Париж. Пошла прямо в Шатле, надеясь повидать господина де ла Рейни. Хотела поговорить с ним о том, что прятала Клио за складками свой римской туники. Но его не было на месте, и вернуться он должен был только на следующий день к вечеру. Мне посоветовали обратиться к его помощнику, так сказать, к его правой руке. Господин главный полицейский оказался многоруким, как индийский бог. Мне назвали адрес, и я добралась до улицы Ботрей. Его помощник не только меня внимательно выслушал, но и, сжалившись, полагаю, над моей худобой, предложил у него остаться. Ведь я, чтобы не тратить своих скудных средств, шла из Сен-Жермена пешком и в дороге почти ничего не ела. Поэтому, когда пришла в Париж, у меня остались лишь кожа да кости. Предложение было таким благородным, а все вокруг таким... безотрадным, что я согласилась. Мы с ним подружились. А со временем я стала относиться к нему как к сыну, которого мне не выпало счастья иметь.
Сердце Шарлотты на секунду замерло. Предчувствие подсказало ей, чье имя она сейчас услышит, и услышать его ей было страшно. И все-таки тихо, почти шепотом она спросила:
— А как его зовут?
Мадемуазель Леони заметила, как изменилась в лице ее юная кузина, но ответила очень спокойно:
— Комиссар Альбан Делаланд. Предчувствие не обмануло Шарлотту, но удара не смягчило. То ли стон, то ли всхлип вырвался у бедняжки из груди, и она поспешила прикрыть глаза, тщетно пытаясь скрыть слезы, которыми они сразу же наполнились. Шарлотта вскочила, охваченная неудержимым желанием куда-нибудь убежать, но мадемуазель Леони крепко обняла ее и усадила обратно в кресло с недюжинной силой, какой, казалось, от нее трудно было ожидать.
— Останьтесь, Шарлотта! Мы не виделись много-много лет, но я люблю вас с той же нежностью, с какой любила прежде. Как только мы увиделись, я поняла, почувствовала, что у вас слишком тяжело на сердце. Я хочу помочь вам. Хоть как-то облегчить ваши страдания...
— Я... Я не могу...
— Вот увидите, вам станет легче. Мы здесь с вами одни, нас никто не слышит. Только что я произнесла имя...
— Не повторяйте его, прошу вас!
— Почему? Он причинил вам боль?
— О нет! Но мне больно его слышать... Оно для меня как кровоточащая рана... Не произносите его больше при мне. Никогда!
Шарлотта закрыла лицо руками и разрыдалась. Мадемуазель Леони молча смотрела на нее. «Как? И она тоже?» — подумала мадемуазель. Отчаяние Шарлотты напомнило ей об отчаянии молодого человека, свидетелем которого она была совсем недавно. Альбан, выпив залпом бутылку вина, схватился за голову, и по лицу его потекли слезы. Шарлотта не пила спиртного, но если оно уменьшает душевную боль, стоило пожалеть об этом... Мадемуазель Леони не понадобилось много времени, чтобы сообразить, что причина страданий и одинаковых просьб у Альбана и у Шарлотты одна. Не дожидаясь, пока юная дама потребует от нее клятвы никогда больше не произносить при ней имени Альбана, она встала со своего кресла, взяла табурет, села рядом с Шарлоттой, обняла ее за плечи и вместо бесполезных утешений сказала:
— Я расскажу вам одну историю. Случилась она в конце прошлого года. Если не ошибаюсь, числа 28 декабря. В тот вечер я, как всегда, была занята домашними хлопотами, как вдруг скрипнула дверь, — это вернулся... мой домохозяин. Вернее, кто-то похожий на него, скорее призрак, чем живой человек. Он уселся за стол, уронил голову на руки, и слезы потекли у него из глаз рекой. Потом он достал бутылку вина, опустошил ее до последней капельки, опять уронил голову на стол и заснул мертвым сном. Конечно, мне захотелось помочь ему, и я обтерла его грязное, залитое слезами лицо мокрой салфеткой. Теперь, подумала я, хорошо бы перенести его на второй этаж в спальню и уложить в постель. Но такой подвиг оказался мне не по силам. И я побежала за помощью к соседу напротив, с которым мы давно и по-доброму сдружились. Его зовут Исидор Сенфуэн дю Булюа...
Туман отчаяния, окутавший Шарлотту, не помешал ей услышать имя, произнесенное кузиной, чью историю она слушала с большим вниманием. Она подняла к мадемуазель Леони лицо, залитое слезами, взяла у нее из рук носовой платок и переспросила:
— Господин Сенфуэн дю Булюа?
— Он живет прямо напротив нас в доме, доставшемся ему от покойного брата, у него двое слуг: кухарка и кучер. Так вот кучер Фромантен, здоровенный малый, без труда доставил нашего... болящего на второй этаж в спальню, откуда меня выдворили, чтобы раздеть его и уложить в постель.
— 28 декабря? — переспросила Шарлотта. — Мне кажется...
— Да, это случилось на следующий день после вашей свадьбы. И заметьте, какое странное совпадение: ваша свадьба и беспримерное отчаяние молодого человека. На связь двух этих явлений на следующее утро мне указал сам молодой человек, после того как рассеялись пары вчерашнего дурмана. Господин де ла Рейни, зная крепость своего помощника в отношении алкоголя, был крайне удивлен такому сильному воздействию одной бутылки вина на организм Альбана.
— Господин де ла Рейни знает об этом случае?
— Господин де ла Рейни знает все, что происходит если не по всей Франции, то в Париже и в Версале уж точно. Но вернемся к моей истории. Молодой человек поведал мне о своем великом горе, а потом заставил поклясться, что я никогда — вы слышите? — никогда не произнесу при нем вашего имени. Любопытно, какое иногда встречается родство душ.
Шарлотта перестала плакать. Она повернулась к своей кузине, и та бережно промокнула ей носовым платком мокрые глаза и щеки. В глазах Шарлотты светилось недоумение.
— Вы хотите сказать, что моя свадьба...
— Именно, именно! Вернее, не совсем. Всем известно, что ваше супружество не более чем видимость. Молодого человека огорчали скорее последствия, какие предполагала ваша свадьба. До него дошли слухи, что вас ожидает совсем иная постель, постель нашего августейшего...
— Какие оскорбительные слухи! И это в то время, как я служила Ее величеству королеве, избавившей меня от ужасной участи!
— Подождите, Шарлотта! Не надо мне говорить, что вы не подозревали ни о чем подобном. Разве мадам де Монтеспан, благополучно позабыв о печальном исходе истории с Фонтанж, не сулила вам столь же блестящую судьбу, видя в вас единственную спасительницу короля от мадам де Ментенон?
— Да, правда, я знала об этом, но у меня не было ни малейшего желания переступать порог опочивальни короля. В этом мое отличие от бедняжки Анжелики, она любила короля, я — никогда.
