— Полагаю, не стеснялась, выставляя горе напоказ?
— «Не стеснялась» — слишком мягко сказано! — со вздохом подтвердила Лоренца. — Она горевала по-итальянски. У нас нанимают специальных женщин-плакальщиц, чтобы они голосили, рвали на себе волосы, проливали потоки слез. Так вот, королева только не рвала на себе волосы, а так и рыдала, и голосила. А где отец, вы не знаете?
— Мы не видели его с самого утра, — отозвалась Кларисса. — Он промчался мимо нас, как буря, страшно спешил, и мы подумали, что, быть может, он торопится к королю.
— Если бы он был в Лувре, я бы непременно его увидела.
— Тогда один только бог знает, куда он отправился. В дурные дни и на него нападает дурнота, и я всегда боюсь, что он задумает что-то не то.
— Рано или поздно барон вернется, — снисходительно ободрила графиню Диана, — в такой день было бы странно, если бы Губерт просидел целый день в кресле.
Но в этот вечер барон не вернулся...
* * *
На следующее утро малолетнего короля и его мать — королева прятала лицо под траурной вуалью, которую все же оживляли небольшие жемчужинки, — сопроводили в парламент. Двигались они сквозь молчаливую, подавленную толпу. Парижане теперь точно знали, что им больше никогда не увидеть «нашенского Генриха», и это их не радовало.
С редким для своего возраста самообладанием юный Людовик ясно и отчетливо произнес небольшую речь, в которой поручал своей матери заниматься его дальнейшим образованием и принимать участие в управлении королевством.
После речи короля настал черед положенным по традиции церемониям, а после них начал произносить речь член парламента Сервен. Утопая в цветах красноречия, он говорил, говорил и никак не мог остановиться.
— Довольно! — внезапно прервал его громкий голос. — Не будем больше задерживать Ее Величество королеву!
Говорил Кончино Кончини, с вызывающей улыбкой на губах он позволил себе прервать члена парламента. И сразу же господин де Арлэ, президент парламента, подал свой голос:
— Вы не вправе говорить здесь, месье! Покиньте зал!
Пожав плечами и насмешливо улыбаясь, Кончини удалился, зато герцог д'Эпернон в этот миг впервые побледнел как смерть. Он заметил легкую улыбку и нежный взгляд, которым проводила наглого красавчика королева, и понял: все его многолетние труды пошли прахом! Он считал, что трудится себе на благо, но, оказывается, работал, сам того не подозревая, на красивого наглеца-итальянца! И сам теперь остался ни с чем...Два дня спустя на собственном горьком опыте и де Сюлли убедился, в чьих руках теперь находится власть. Он все-таки явился во дворец, решив скрепя сердце предложить свои услуги регентше. Королеве и супругам Кончини, составлявшим ей компанию, де Сюлли предложил сотрудничество и даже дружбу. Галигаи в ответ процедила:
— Мы не нуждаемся ни в помощи, ни в покровительстве, чтобы получать богатства и почести. Ее Величество осыпает нас милостями за нашу верную службу. Если господин де Сюлли желает что-то получить, то он больше нуждается в нас, чем мы в нем. Те, от кого зависели мы, будут теперь зависеть от нас!
Сказать яснее о том, что свершилось, было невозможно.
Королевство Франция, как и предсказывала главная ясновидящая, оказалось в весьма сомнительных руках...
Часть II
Время стервятников
Глава 5
Жизнь после смерти короля
— Если искать блох, — ворчливо бубнил себе под нос барон Губерт, — то признание королевы регентшей еще не состоялось, потому что парламент не может назначать регентов!
— А кто же их назначает? — поинтересовалась Лоренца.
— Принцы крови, моя дорогая. Но они пока никак себя не проявили...
— Ты не зря собрался искать блох, — насмешливо поджала губы Кларисса. — Наших блох днем с огнем не сыщешь. Конде по-прежнему в бегах, граф де Суассон
[21]
удалился в свои земли из-за глупого местничества. А принц де Конти, заика, ничего не слышит и вдобавок слабоумен. Хорошенькая семейка, ничего не скажешь. Они без труда скажут «аминь», и все будет кончено.
— Ты права, конечно, так оно и будет в ближайшем будущем. Но два первых, без сомнения, вернутся ко двору и в зависимости от того, как пойдут дела, смогут как-то повлиять...
— Губерт! Вы всегда были безупречным логиком и вдруг стали мечтателем! Конечно, они вернутся ко двору, но только затем, чтобы их купили! Скажите нам лучше, что стало с убийцей. Вас не было дома двое суток, так что вы наверняка все знаете. Его отправили в Консьержери?
— Нет. Его схватили незамедлительно и отправили в особняк де Рец, он ближе к улице Феронри. Не забывайте еще и о том, что д'Эпернон старался убедить всех, что король только ранен.
— Убийцу прячут где-нибудь в подвале?
— Ничуть не бывало! Каждый может пойти и взглянуть на него.
Я не лишил себя этого удовольствия. Никогда в жизни я не видел человека счастливее. Он беспрестанно повторяет, что исполнил миссию, которую на него возложил Господь, и смеется, показывая свои черные зубы.
— И горожане его еще не растерзали?
— Я не видел там горожан. Зато там очень много иезуитов, и один из них настоятельно советовал своему подопечному не возводить обвинений на всеми почитаемых людей. Там было и много людей из магистрата — Жанен, Буйон, Ломени, они допрашивают Равальяка с пристрастием, пытаясь дознаться, кто были его сообщники. Но он упорно твердит, что повиновался одному Господу Богу, даже когда ему раздробили большие пальцы на руках...
— Как вы ухитрились узнать столько необыкновенных подробностей? — осведомилась графиня. — Можно подумать, что вы там дневали и ночевали.
— Признаюсь, я пробыл там довольно долго... И еще мне помогал надежный наблюдатель. За деньги, разумеется.
— Но не оставят же его там ad vitam aeternam?
[22]
Теперь уже всему Парижу известно, что он убил короля!
— Вы снова совершенно правы. Сегодня его перевезли в особняк д'Эпернона.
— Зачем? — в один голос воскликнули изумленные женщины.
— Возможно, старый негодяй пригласил убийцу на ужин? — язвительно предположил барон. — Я бы дорого дал, чтобы услышать их разговор. Впрочем, успокойтесь, убийца пробудет там недолго, уже сегодняшнюю ночь он должен ночевать в Консьержери, там для него подготовили камеру.
В самом деле, ночью 15 мая убийца, по-прежнему невероятно гордившийся своим «подвигом», но уже немного успокоившийся, был перевезен из особняка д'Эпернона в Консьержери, где в одной из башен ему была приготовлена особая камера. Его усадили на стул, спеленав ему ноги и связав за спиной руки.
