Рэнд должно быть ушел к другой женщине. Она не сомневалась, что любое их количество с радостью успокоят его уязвленную гордость вместе с определенными мужскими частями тела, но как он мог перейти из ее постели в их постель так легко? Как он мог раздеться и ласкать какую-то другую женщину теми же руками, губами и языком, которые использовал, чтобы останавливать ее сердце и делать ее кости таким же мягкими, как расплавленный воск?
Ей все равно, конечно, говорила она себе, шагая взад-вперед по комнате. Все же это было оскорбительно, что он не проводил различия. Она думала, что была чем-то большим, чем телом, которое он использовал для своего удовольствия. В конце концов, она была его женой.
Почему он не вернулся? Сколько времени нужно, чтобы — как это сказать? — переспать с какой-нибудь покладистой женщиной? Но нет, она не будет думать об этом. Это может занять всю ночь, как она узнала к своему изумлению. Это был не вопрос выносливости, а преданности этому делу, сознательно вызываемых реакций и бесконечных ласк, связанных с ненасытным желанием. Рэнд был таким...
Она не будет думать об этом, не будет.
Дэвид, будучи тенью Рэнда, точно должен знать о любом адюльтере. Такое невозможно было скрыть от него, даже если хозяин и хотел этого. Добавить к этому дополнительное внимание парня к ней последние несколько часов, как будто чтобы компенсировать отсутствие ее мужа, и все стало мучительно ясно.
Дворец погрузился в тишину на ночь, хотя все еще были слышны звуки попойки из городских таверн и песнопения из аббатства, когда она послала за Дэвидом. Гвинн открыла ему дверь комнаты, затем принялась чистить бархатный лиф и менять его шнуровку. Изабель стояла у открытого окна, вглядываясь в грозовую ночь, пока не стала уверена, что ее лицо приобрело спокойное выражение. Тогда она повернулась лицом к оруженосцу Рэнда:
— Где он?
— Миледи?
— Не притворяйся дурачком. Я прекрасно знаю, что ты искал его сегодня после полудня. Ты нашел его?
— Да, миледи.
— Где?
Он рассказал ей, но не добавил никаких подробностей, ничего, что могло позволить ей догадаться, что сейчас делал ее муж или что он собирался делать. Он сомкнул челюсти, когда закончил говорить, его голубой взгляд был направлен куда-то выше ее головы.
— Он покинул дворец?
Неловкость отразилась на лице парня, как будто он понимал, что любой ответ, который он даст, принесет ему еще большие неприятности.
— Я не могу сказать, миледи.
— Не можешь или не хочешь? Неважно. Почему ты не поехал с ним?
— Он сказал, что я должен остаться и приглядывать за вами.
— Он сейчас... — Она сжала зубы, пытаясь придумать, как вырвать правду из хватки преданности. — Он пошел увидеться с другой женщиной?
— Миледи...
Она пронзила его суровым взглядом:
— Да?
Он поджал губы в твердую линию, ничего не сказав. Это было так же убийственно, как любое признание.
Она не ожидала на самом деле такого от Рэнда,. Она почувствовала это сейчас, когда боль прокралась, окружив ее сердце. Она думала, что он преданный и искренний, по-рыцарски верный,
добрый — само воплощение всех рыцарских добродетелей. Понять, что она ошибалась, было ударом.
Она была наивной. Она больше не повторит эту ошибку.
Ее голос заскрежетал в горле, когда она наконец спросила:
— Ты знаешь, когда он вернется?
— Нет, миледи.
— Можешь идти, — сказала она, поднимая подбородок, отворачиваясь прежде, чем оруженосец Рэнда мог увидеть слезы, которые жгли ей глаза, угрожая пролиться с ресниц.
— Ему нужно было поехать, я клянусь в этом, — тихо сказал Дэвид, — но он вернется, миледи. Он вернется.
Да, конечно, вернется. Он вернется, и она будет ждать. Он проскользнет в кровать и потянется к ней, притворяясь, что все, как раньше. Но будет разочарован.
Он будет сильно разочарован.
ГЛАВА 13
Багрово-серые облака покрывали вечернее небо, и воздух был сырым. Сгущающаяся темнота не была так заметна, пока Рэнд и его проводник проезжали по Вестминстеру, где были зажжены свечи и лампы. Света от таверн и домов, которые были расположены так близко, что через узкие улочки соседи могли шепотом обмениваться секретами, было достаточно. Однако к тому времени, когда они достигли открытых полей, где беспорядочно разбросанные тропинки вели с дороги к редким деревням, стало по-настоящему темно.
Ночной ветер доносил запахи созревшего зерна и сырой земли. Мелкий дождик моросил по их лицам, хотя не переходил в ливень. Время от времени гавкали собаки и мычала корова, когда они объезжали возвышающиеся формы сельских домов с покатыми крышами. Они проехали через лесистую местность, принадлежащую какому-то дворянину, где шелестящая, вздыхающая листва смыкалась над ними, как туннель. Ухнула сова, пролаяла лиса, а затем снова наступила тишина, прерываемая только стуком копыт их лошадей. Этот звук отражался от наступающих деревьев приглушенным эхом, как отдаленный звук конного отряда. Прошел час, возможно, больше. Затем впереди протянулась дорога, пустынная, хорошо протоптанная между живыми изгородями, поглощающая тени и стук копыт в мягкой грязи.
Проводник молчал. По его хрипам и грубым жестам Рэнд сначала подумал, что он обычный неразговорчивый крестьянин. Вскоре он обнаружил свою ошибку. У этого мужчины зрелого возраста, широкоплечего и тяжеловесного в своей тунике с капюшоном из черной крашеной шерсти и грубых топорных башмаках отсутствовал язык.
Язык у мужчины могли вырезать за предательство на словах, распространение ложных слухов, клевету на соседа или по прихоти его хозяина. Наказание же за это было одинаковым. Рэнд сочувствовал своему спутнику, но не мог позволить, чтобы это имело значение. Главное, чтобы виллан знал, куда едет, даже если он не мог указать направление.
Конечно, он не сказал, где это. И не мог объяснить словами, почему ему не хотелось выезжать, когда Рэнд появился. Он подпрыгивал, махал руками и произносил звуки протеста. Рэнд сообразил, что он не ожидал его так рано и настаивал, что они должны подождать до полуночи, чтобы отправиться в путь, когда все будут спать.
Рэнд потерял терпение. Мадемуазель Жюльет просила, чтобы он приехал незамедлительно. Он не будет сидеть сложа руки, когда опасность нависла над ней. Кроме того, чем быстрее выедут, тем быстрее он вернется.
Он беспокоился о том, что нарушил обещание оставаться в распоряжении Генриха. Сделать это было нелегко: воля монарха священна и не должна быть нарушена. Но он также не мог подвести кого-то, кто зависел от него. Если ему придется каяться перед королем или священником за то, что поехал на помощь даме, пусть будет так.
Покинуть дворец незаметно было трудно. Поскольку он не мог просто сесть на Тень и выехать за ворота, пришлось прибегнуть к некоторым ухищрениям. Он ослабил одну из подков Тени, чтобы был предлог вывести его из конюшни. Затем Дэвид вывел серого за ворота дворца, жалуясь на каждом шагу на то, что хозяин слишком своенравный, чтобы ждать, когда кузнец из королевских конюшен справится с заданием.
