– Но чего же хочешь ты сама? – спросил у нее Лука. – Ты ведь остаешься здесь, хоть и сказала, что не хотела бы тут находиться, и оставляешь при себе служанку, которая утверждает, что она немая, но при этом свободно говорит на трех языках. Ты молишься Богу, считая при этом, что Он никогда тебе не отвечает. Ты заявила мне, что ранена происходящим в самое сердце, что ты страдаешь. Но каково же твое собственное заветное желание? Какой ты хотела бы видеть свою судьбу?
– Пока что у меня нет никакого заветного желания, – ответила она. – Еще слишком рано для желаний: мой отец умер всего три с половиной месяца назад. Можешь ты себе представить, каким это было горем для меня, его единственной дочери? Я любила его всем сердцем, я ведь росла без матери – она умерла, когда я была еще совсем маленькая, – и он стал для меня и отцом, и главным героем моего детства. Он был солнцем моего мира, и все в этом мире происходило по его команде. А теперь я каждое утро, проснувшись, прежде всего должна себе напомнить: его больше нет, он умер. Меня отправили в монастырь всего через несколько дней после его смерти, я его толком и оплакать-то не успела. Можешь ты себе это представить? И здесь сразу же, стоило мне прибыть сюда, начались всякие неприятности. Моего отца больше нет на свете, а вокруг меня все либо притворяются сумасшедшими, либо и впрямь теряют рассудок.
А насчет своего заветного желания я тебе вот что скажу. Единственное, чего мне сейчас хочется, это выплакаться и крепко уснуть. А еще мне хочется, чтобы ничего этого никогда не случалось! И, если честно, в самые худшие минуты мне хочется подняться на колокольню, обмотать веревку от колокола вокруг собственной шеи и раскачать его – пусть он собьет меня с ног, пусть сломает мне шею, но продолжает при этом раскачиваться и громко звонить!
Эта маленькая страстная, даже яростная речь прозвучала в притихшей комнате и впрямь как звон колокола.
– Самоубийство и сознательное членовредительство – это богохульство и страшный грех, – быстро сказал Лука. – Грех даже думать об этом. Ты должна будешь исповедаться в своем греховном желании и принять то наказание, которое твой духовник на тебя наложит, и никогда более не иметь подобных мыслей.
– Я знаю, – ответила она. – Знаю. Именно поэтому я всего лишь мечтаю об этом, но ничего не предпринимаю.
– В каком же смятении, должно быть, пребывает твоя женская душа! – Лука никак не мог найти для нее слов утешения и поправился: – Твоя девичья душа.
Она подняла голову, посмотрела на него, и ему показалось, что в тени капюшона блеснула ее призрачная улыбка.
– Вовсе не требовалось присылать следователя из Рима, чтобы он мне это сказал. Но скажи, готов ли ты помочь мне?
– Ах, если бы это было возможно! – с жаром воскликнул Лука. – И, разумеется, если я смогу, то помогу тебе непременно.
Они помолчали. У Луки было такое ощущение, словно он только что неведомым образом принес этой женщине вассальную присягу. А она медленно сдвинула с головы капюшон – совсем немного, но он все же успел увидеть, каким огнем горят ее честные синие глаза… Затем брат Пьетро принялся с шумом тыкать пером в чернильницу, и Лука, словно стряхнув с себя наваждение, сказал:
– Прошлой ночью я видел, как через весь двор бежала монахиня, а за нею гнались еще трое. Но она все же успела добраться до ворот и принялась барабанить в них кулаками, требуя выпустить ее. Она пронзительно кричала, прямо как пойманная лисица! О, это был поистине ужасный крик, крик проклятой души! Но те три монахини ее схватили, и она упала на землю. А потом они понесли ее обратно и, по всей видимости, вернули в келью.
– Да, вернули, – холодно подтвердила аббатиса.
– Я видел ее руки! – сказал Лука таким тоном, словно выносил обвинительный приговор, а не расследование проводил. Причем приговор он выносил именно госпоже аббатисе. – У нее были кровавые раны на ладонях. Такие остаются после распятия. Стигматы. Она то ли притворялась, то ли пыталась что-то кому-то доказать.
– Она не притворялась, – со спокойным достоинством ответила аббатиса. – Для нее это истинные страдания, а вовсе не повод для гордости.
– И ты в этом уверена?
– Да, абсолютно уверена.
– В таком случае я непременно вызову ее к себе сегодня же. Ты пришлешь ее ко мне?
– Нет, не пришлю.
Этот спокойный отказ взбесил Луку.
– Но ты обязана это сделать!
– Сегодня днем я ее к тебе не пришлю. Монахини сейчас только и заняты тем, что следят, кто входит в эту дверь. Твое прибытие сюда и без того стало достаточно заметным событием и происходило, можно сказать, под звуки фанфар; теперь все аббатство, все братья и сестры знают, что ты проводишь расследование и собираешь свидетельские приказания. Я ни за что не стану подвергать свою несчастную сестру дальнейшему позору. Ей и без того достаточно тяжело. И без того все кругом знают, что у нее появляются стигматы и бывают странные видения. Ты сможешь с нею встретиться, но я сама выберу для этого подходящее время, чтобы никто другой ее не увидел.
– У меня приказ самого папы: я обязан опросить всех, кто ведет себя ненадлежащим образом.
– Значит, ты считаешь, что и я веду себя ненадлежащим образом? Значит, вот какого ты обо мне мнения? – холодно осведомилась она, и Лука тут же смутился.
– Нет, конечно. Я просто хотел сказать, что я имею приказ папы на проведение здесь всестороннего расследования.
– Ну так и проводи его! – дерзко заявила аббатиса. – Только этой молодой женщины ты не увидишь до тех пор, пока ей не будет достаточно безопасно к тебе прийти.
– И когда же это случится?
– Скоро. Но только когда я сочту это возможным.
Лука понимал, что аббатиса так и будет стоять на своем, но, как ни странно, никакого гнева он не испытывал. Наоборот – она очень ему понравилась; ему весьма импонировало ее ярко выраженное чувство собственного достоинства, и он полностью разделял ее растерянность относительно того, что творилось в монастыре. Но более всего он просто жалел эту девушку – прежде всего из-за той тяжкой утраты, которая ее постигла. Лука хорошо знал, что значит потерять родителей, а ведь она, и так выросшая без матери, теперь осталась и без отца, без того единственного человека, который любил ее, заботился о ней, защищал ее от всех невзгод. Лука прекрасно понимал, каково ей теперь, когда она лицом к лицу столкнулась с незнакомым, враждебным ей миром и чувствует себя в нем беззащитной сиротой.
Он невольно улыбнулся аббатисе, желая ее подбодрить, хоть и не смог разглядеть ответной улыбки.
– Ну, госпожа моя, ты не из тех женщин, которых легко допрашивать! – сказал он.
– А ты, брат Лука, отнюдь не из тех мужчин, которым легко отказать, отвечая на их вопросы, – ответила она, встала из-за стола и, не спрашивая разрешения, вышла из комнаты.
