Посвящается Симону…
Глава I
Это была жестокая битва. Она напоминала затянувшуюся игру в инч, кровавый бой без правил, ставкой в котором была жизнь. Гигантская свалка, где крики участников почти перекрывали свист пуль.
Внезапно меня пронзила боль, я пошатнулся и упал. Чужие руки с силой втолкнули меня в какую-то нору. Нора была узкой, и это замедлило мое падение, но все же не настолько, чтобы остановить его. Я упал на самое дно, инстинктивно обхватив голову руками, и тяжело ударился о землю. С трудом забился я в узкую щель в дальнем углу, чтобы больше не слышать стонов моих товарищей и их врагов. Я хотел затаиться, но тут меня пронзила острая боль. Слезы хлынули у меня из глаз, я разодрал на себе доспехи для инча, успел увидеть зияющую на животе рану и провалился в забытье.
Меня, должно быть, куда-то оттащили, и я не узнаю той норы, которую уже счел своей могилой. Теперь я в более просторной пещере. Стены ее испещрены непонятными письменами. В нескольких метрах от меня горит свеча. Такое ощущение, будто на моем животе сражаются полчища злобных насекомых и их острые панцири ранят меня. Тело мое искромсано, и я, наверно, умру. Я хочу умереть. Боль невыносима.
Но я здесь не один. В полумраке кто-то шевелится. Человек склонился так низко, что его руки почти касаются земли. Он облачен в просторное одеяние из легкой ткани, которое реет как флаг. У него длинные волосы — должно быть, он многие годы не стригся. Я подаю голос:
— Эй! Я проснулся! Можно мне попить?
Снова тишина. Я уверен, что незнакомец притаился поблизости и наблюдает за мной.
Я снова принимаюсь звать, зову несколько минут, никто не откликается. Я уже сомневаюсь, что видел человека. Резь в глазах, и снова полная тьма.
Меня опять куда-то переместили: теперь я ощущаю приток свежего воздуха. Вокруг снуют какие-то существа, но ко мне не приближаются. Они перешептываются, я пытаюсь открыть глаза — и не могу! Веки будто склеены, и для большей надежности на глаза наложена повязка. Наложена небрежно, и край моего правого уха загнут. Мне страшно, я пытаюсь привстать, но оказывается, что я привязан на уровне шеи к лежанке. Придется потерпеть и не вертеться, иначе задохнусь. Другие веревки стягивают мне грудь, щиколотки и запястья. Боль в животе все еще терзает меня, но все же она стала слабее.
Передо мной снова всплывают картины битвы и обезумевшие лица друзей. Почему они не со мной? Может, я потерял их навсегда? Если я единственный, кто выжил в той бойне, то меня до конца дней будет мучить чувство вины за то, что не погиб вместе с ними.
Я не выдерживаю и кричу:
— Да ответьте же, наконец! Я хочу видеть свет!
Приближается звук шагов, а вместе с ним — крепкий запах давно не мытого человеческого тела. Вот какой-то человек склоняется надо мной, и я чувствую его дыхание.
— Малыш Мето, кажись, очухался. Надо предупредить Первый Круг.
— И спросить, разрешается ли ему открыть глаза, — добавляет второй голос.
Голоса мне незнакомы, и я отваживаюсь спросить:
— Кто вы? Где мои друзья?
— Ну-ну, не спеши, Мето. Тебе придется подождать. Нам не разрешено разговаривать с тобой. Потом — дело другое. А сейчас замолчи и постарайся стать невидимкой.
Они ушли. Почему они не отвечают на мои вопросы? Должно быть, не доверяют мне. Покидая Дом, я был уверен, что Рваные Уши примут нас с распростертыми объятиями. Мы пошли на огромный риск, чтобы присоединиться к ним… Они назвали меня по имени, и я наверняка нахожусь в их логове; среди них, несомненно, есть знакомые лица, а в старые времена кое-кто из старших мне симпатизировал. Кто их главарь? Я его знаю? Что они скрывают и почему заклеили мне глаза?
Проходят долгие часы, и все время я слышу чьи-то голоса. Мне не удается разобрать слов, люди перешептываются, не повышая голоса. Кто-то подходит и с силой давит мне на перевязанный живот. Думаю, он просто хочет услышать мои стоны. Я стискиваю зубы. Не дождется.
Мало-помалу голоса удаляются. Кажется, люди теперь толпятся где-то в отдалении. Я слышу приглушенный рев, он постепенно нарастает. До меня доносится сиплое дыхание. Кажется, будто дерутся хищники. Что там творится? Может, они устраивают звериные бои?
Мысли мои начинают путаться, я засыпаю.
Меня разбудили, всунув в правую руку маленькую теплую флягу. Поскольку веревки на одном запястье мне сняли, я могу отвернуть пробку и поднести горлышко к губам. Это рыбный суп, в котором попадаются кусочки овощей. Я не слишком голоден. В моем горизонтальном положении я вынужден всасывать пищу очень медленно и тщательно ее пережевывать, прежде чем проглотить. Еще мне приходится перед каждой новой порцией делать глубокий вдох. Я вспоминаю порядки в Доме, где принятие пищи было расписано с точностью до секунды. Суп на вкус пресноват, но мне приятно ощущать, как теплая жижа бежит по пищеводу. Я жду возвращения того, кто обо мне позаботился и принес поесть.
Жду я долго. А может, и он тоже ждет — ждет той минуты, когда я засну?
Но вот я слышу какой-то шорох. Неожиданное прикосновение. Мне дают в правую руку холодную флягу взамен старой. Я робко заговариваю:
— Спасибо. Подожди! Пожалуйста! Меня зовут Мето. А тебя?
Ни слова в ответ. Человек убегает — наверно, чтобы уклониться от любых разговоров. Мне очень хочется заговорить с людьми, чьи шаги я слышу весь день поблизости. Но вспоминаю данный мне совет: не торопить ход событий. Нужно, чтобы обо мне забыли, тогда потом со мной будут ласковей и позволят увидеться с друзьями, если те еще живы.
Я уже довольно долго не сплю. Не думаю ни о чем, кроме приступов острой боли, которые то и дело накатывают, всякий раз неожиданно. Если боль нарастает, я стараюсь дышать размеренно и жду, когда приступ пройдет.
Пытаюсь отвлечься. Думаю о товарищах, которых мне так не хватает. Стараюсь представить поочередно их лица, удержать их в памяти. Вот Марк, самый близкий мой друг, которому я поклялся быть верным до смерти, хотя никогда не говорил этого вслух. Я всегда старался защитить его, но зачастую лишь создавал лишние проблемы. Он не раз думал, что я пропал или даже погиб. Марк вообще очень беспокойный. За несколько недель до бунта я почувствовал, что мы отдалились друг от друга, как раз перед тем, как ему назначили один день холодильника. Там он осознал, что страх опасности подчас мучительней самой опасности, и что преодолеть можно очень многое. А вот Клавдий, наш вожак и мой главный боевой товарищ, первым понял, что можно что-то изменить. Я только однажды видел, как его лицо утратило обычную невозмутимость. Это случилось за несколько часов до нашего побега, когда он узнал, что Нумерий убит и люди из Дома используют его тело, чтобы нас запугать. Вот Октавий, мягкий и мечтательный, который всегда больше заботится о товарищах, чем о себе. Он лишился среднего пальца на руке, отморозив его в холодильнике, потому что мысли его частенько витают далеко от самого важного: от того, чтобы попросту выжить. И, наконец, Тит — напористый и стремительный. Его энергия придавала нам уверенности — и в то же время пугала нас. Он говорил об убийстве врагов так спокойно, будто лишить человека жизни — нормальное дело, обычная работа. «Мне кажется, что я часто делал это и раньше», — признался он мне однажды.
