За неделю до рокового дня Керри вдруг сообразила, что их средства на исходе.
— Мне кажется, у меня не хватит денег, чтобы внести плату за квартиру! — воскликнула она во время завтрака, заглядывая в сумочку.
— Сколько у тебя есть? — спросил Герствуд.
— У меня осталось двадцать два доллара, но надо еще всю неделю покупать продукты. А если я истрачу на это деньги, которые получу в субботу, то ничего не останется на следующую неделю. Скажи, пожалуйста, Джордж, этот друг твой, Дрэйк, не скоро еще откроет отель?
— Нет, думаю, скоро, — ответил Герствуд. — По крайней мере, он уверял меня в этом.
Через некоторое время он добавил:
— Ничего, не тревожься! Лавочник, наверное, согласится обождать. Мы столько времени покупаем у него, что на неделю или две он не откажет нам в кредите.
— Ты думаешь, он согласится ждать?
— Я в этом уверен.
В тот же день, зайдя в лавку за фунтом кофе, Герствуд сказал, глядя прямо в глаза лавочнику:
— Вы бы не согласились, мистер Эслодж, рассчитываться за все сразу в конце недели?
— Пожалуйста, пожалуйста, мистер Уилер! — ответил тот. — Отчего же нет?
Герствуд, даже в тяжелые времена продолжавший держаться с известным тактом, больше ничего не добавил. Все оказалось так просто. Он захватил свою покупку и отправился домой.
Началось отчаянное метание человека, очутившегося в тупике.
Квартирная плата была внесена, и на очереди был расчет с лавочником. Герствуд уплатил ему из своих десяти долларов, а в конце недели получил деньги от Керри. В следующий раз он отложил расчет с лавочником и таким образом сохранил свои десять долларов, а Эслодж получил в четверг или пятницу по субботнему счету.
Эти неурядицы заставили Керри искать каких-нибудь новых впечатлений. Герствуд, очевидно, не понимал, что у нее могут быть еще и иные потребности. Он мысленно распределял ее заработок так, чтобы его хватило на все насущные расходы, но, видимо, и не собирался вносить что-либо сам.
«И он еще говорит мне: „Не тревожься!“ — размышляла Керри. — Если бы он хоть немного тревожился, он не сидел бы тут целыми днями, дожидаясь моего возвращения! Он нашел бы себе какую-нибудь работу. Не может быть, чтобы мужчина за семь месяцев не сумел, при желании, подыскать себе какое-то занятие!»
Вид Герствуда, всегда неряшливо одетого и хмурого, побуждал Керри искать развлечений вне дома. Два раза в неделю в театре бывали утренники, и тогда Герствуду приходилось довольствоваться холодной закуской, которую он сам себе готовил. Были еще два дня, когда репетиции начинались в десять утра и кончались в час. А помимо того, Керри стала навещать некоторых подруг из кордебалета, в том числе голубоглазого маленького воина в золотом шлеме. Это вносило разнообразие в ее скучную, тоскливую жизнь в уединенной квартире, где сидел и бездельничал ее угрюмый муж.
Голубоглазого воина звали Лола Осборн. У нее была комната на Девятнадцатой улице, близ Четвертой авеню, в районе, теперь сплошь застроенном конторскими зданиями. Окна комнатки выходили во двор, где росло несколько тенистых деревьев.
— Разве ваша семья живет не в Нью-Йорке? — спросила однажды Керри свою подругу.
— Да, но я не могу ужиться с родителями, — ответила та. — Они хотят, чтобы я делала то, что им нравится… А вы постоянно живете здесь?
— Да.
— С вашей семьей?
Керри было стыдно сказать, что она замужем. Она столько раз жаловалась Лоле на то, что очень мало получает, и так часто делилась с подругой своими тревогами за будущее, что теперь ей было неприятно говорить о муже.
— Нет, я живу у родственников, — солгала она.
Мисс Осборн считала само собой разумеющимся, что Керри тоже вольна распоряжаться своим временем по собственному усмотрению. Она постоянно зазывала ее к себе, предлагала маленькие совместные прогулки, и в конце концов Керри перестала вовремя приходить домой. Герствуд заметил это, но его положение не позволяло ему ссориться с ней. Несколько раз Керри возвращалась домой так поздно, что, едва успев приготовить что-нибудь на скорую руку, тотчас же мчалась в театр.
— Разве во второй половине дня у тебя тоже бывают репетиции? — осведомился как-то Герствуд. При этом он постарался скрыть свою горечь и сомнения, побудившие его задать этот вопрос.
— Нет, но я подыскиваю себе другое место, — ответила Керри.
Так оно в действительности и было, но все-таки это лишь с большой натяжкой могло сойти за объяснение. Мисс Осборн побывала с Керри у режиссера, собиравшегося ставить на Бродвее новую оперетту, а когда от него подруги вернулись в комнату Лолы, было только три часа дня.
Вопросы Герствуда Керри поняла как покушение на ее личную свободу. Она совсем упускала из виду, что уж и так пользовалась большой свободой. Но человек всегда дорожит последними своими достижениями и бдительно охраняет то, что ему удалось завоевать.
Герствуд прекрасно понимал создавшееся положение. Он был для этого достаточно умен. В то же время в нем сохранилась еще известная доля порядочности, не позволявшая ему открыто протестовать. Находясь в состоянии необъяснимой апатии, Герствуд все глубже и глубже погружался в какое-то оцепенение и спокойно взирал на то, как Керри постепенно уходит из его жизни, — точно так же он добровольно выпускал из рук все возможности вновь выбраться на поверхность. Все же он не мог удержаться от мягких, бесполезных и надоедливых замечаний, которые с каждым днем все более и более расширяли пропасть, образовавшуюся между ним и Керри.
Однажды, глядя из-за кулис на ярко освещенную сцену, где кордебалет, сверкая бутафорией, занимался упражнениями, главный режиссер спросил балетмейстера:
— Кто эта девушка, четвертая справа? Вот та, что поворачивается сейчас к нам лицом?
— Ее зовут мисс Маденда, — ответил балетмейстер.
— Хорошенькая, — сказал главный режиссер. — Почему бы вам не поставить ее во главе цепи?
— Хорошо, поставлю, — согласился тот.
— Да, непременно так и сделайте! Она несравненно лучше той, которая сейчас ведет цепь.
— Отлично, я так и сделаю.
На следующий день Керри вызвали из ряда. Похоже было, что ее ждет выговор.
— Сегодня вы поведете колонну, — сказал ей балетмейстер.
— Слушаю, сэр, — ответила Керри.
— Постарайтесь вложить побольше жизни в ваши движения, — добавил он. — Побольше огня.
— Слушаю, сэр.
Керри была изумлена. Она подумала было, что девушка, возглавлявшая кордебалет, внезапно заболела, но, убедившись, что та стоит тут же, в ряду, и с явной враждебностью глядит на нее, все поняла: эта честь предоставлена ей за «заслуги». Керри умела красиво склонить голову набок и при этом изящно держала руки, так что они не висели у нее плетьми. И теперь, оказавшись во главе колонны, она постаралась очень эффектно использовать свое уменье.
