Вполне понятно, что с неба, застланного такими грозными тучами, рано или поздно должен был хлынуть ливень. Однажды утром миссис Герствуд, взбешенная явным и полным равнодушием мужа к ее планам, отправилась из столовой к Джессике, которая сидела у себя в комнате перед зеркалом и лениво расчесывала волосы. Герствуд уже успел уйти из дому.
— Я очень просила бы тебя не запаздывать так к завтраку! — сказала миссис Герствуд, усаживаясь в кресло с корзиночкой для шитья в руках. — На столе уже все остыло, а ты еще не ела.
Обычно весьма сдержанная, миссис Герствуд была сильно возбуждена, и Джессике суждено было ощутить на себе последние порывы шторма.
— Я не голодна, мама, — спокойно ответила она.
— В таком случае ты могла бы раньше сказать об этом! — отрезала миссис Герствуд. — Горничная убрала бы со стола вместо того, чтобы ждать тебя все утро!
— Она на меня не сердится, — сухо бросила Джессика.
— Зато я сержусь! — повысила голос мать. — И вообще мне не нравится твоя манера разговаривать со мной! Ты еще слишком молода, чтобы говорить с матерью таким тоном!
— О мама, ради бога, не кричи, — сказала Джессика. — Что с тобой сегодня?
— Ничего! И я вовсе не кричу. А ты не думай, что если я иной раз потакаю тебе, то тебя все обязаны ждать! Я этого не допущу!
— Я никого не заставляю ждать! — резко ответила Джессика, переходя от пренебрежительного равнодушия к энергичной самозащите. — Я же сказала — я не голодна и не желаю завтракать.
— Не забывай, с кем ты разговариваешь! — в бешенстве крикнула миссис Герствуд. — Я не потерплю такого тона, слышишь? Не потерплю!
Последние слова донеслись до Джессики уже издалека, так как она тут же вышла из комнаты, шурша юбками, гордо откинув голову и всем своим видом показывая, что она человек независимый и ей нет никакого дела до настроения матери. Спорить с ней дочь не желала.
В последнее время такие размолвки участились. Они были неизбежны при совместной жизни слишком эгоистичных и самоуверенных натур. Сын проявлял еще большую щепетильность в вопросах личной независимости и старался на каждом шагу показать, что он взрослый мужчина, а это, конечно, было в высшей степени необоснованно и глупо, так как ему шел лишь двадцатый год.
Герствуд привык к общему уважению, и его, человека довольно тонкого, очень раздражало, что он окружен людьми, для которых его авторитет перестал существовать и которых он с каждым днем понимал все меньше и меньше.
И теперь, когда стали возникать всякие мелкие недоразумения, вроде размолвки, например, которая произошла из-за желания миссис Герствуд выехать в Вокишу пораньше, он яснее осознал свое положение. Теперь уже не он руководил, а им руководили, и когда к тому же он то и дело сталкивался со вспышками раздражения, когда он видел, что на каждом шагу стараются умалить его авторитет и вдобавок награждают его моральными пинками — пренебрежительной усмешкой или ироническим смехом, — тогда он тоже переставал владеть собой. Его охватывал с трудом сдерживаемый гнев, и он мечтал развязаться со своим домом, который казался ему раздражающей помехой на пути его желаний и планов.
Но несмотря на все, он сохранял видимость главенства и контроля, хотя жена всячески старалась бунтовать. Впрочем, миссис Герствуд устраивала сцены и открыто восставала против мужа лишь потому, что считала это своим правом. У нее не было никаких фактов, которыми она могла бы оправдать свои поступки, никаких точных сведений, которые она могла бы использовать как козырь против мужа. Недоставало лишь явного, неопровержимого доказательства, холодного дуновения, чтобы нависшие тучи подозрений разразились ливнем безудержного гнева.
Однако вскоре миссис Герствуд случайно напала на след тайных похождений мужа. Доктор Биэл, красивый мужчина, живший по соседству с Герствудами, встретил миссис Герствуд у ее дома спустя несколько дней после того, как управляющий баром катался с Керри в экипаже по бульвару Вашингтона. Доктор Биэл, случайно проезжавший той же дорогой, узнал Герствуда, лишь когда они уже разъехались в разные стороны. Что же касается Керри, то он не разглядел ее и думал, что это жена Герствуда или его дочь.
— Вы что же, перестали здороваться со знакомыми, когда встречаете их на прогулке? — шутливо обратился он к миссис Герствуд.
— Если я их замечаю, то здороваюсь, — ответила миссис Герствуд. — Где же вы меня видели?
— На бульваре Вашингтона, — произнес доктор Биэл.
Он ожидал, что в ее глазах мелькнет воспоминание. Но она лишь покачала головой.
— Около Гойн-авеню, — пытался напомнить ей доктор. — Вы были с мужем.
— Мне кажется, что вы ошиблись, — ответила миссис Герствуд.
Но когда он упомянул о ее муже, у нее сразу зародились подозрения, которые она, впрочем, ничем не выдала.
— Я уверен, что видел вашего мужа, — продолжал доктор. — Но, возможно, это были не вы, а ваша дочь. Тут я не совсем уверен.
— Вполне возможно, что это была она, — поспешила согласиться миссис Герствуд, отлично зная, что такого случая не было: Джессика уже несколько недель никуда не выезжала без нее.
Миссис Герствуд успела настолько овладеть собой, что тут же попыталась выведать какие-нибудь подробности.
— Когда же это было? Днем? — спросила она, искусно разыгрывая равнодушие и делая вид, будто кое-что знает об этом.
— Да, часа в два или три.
— В таком случае это была Джессика, — сказала миссис Герствуд, не желая показывать, что придает какое-либо значение этому инциденту.
Доктор Биэл, со своей стороны, тоже сделал кое-какие выводы, но прекратил разговор, считая, что продолжать его не стоит.
А миссис Герствуд в течение нескольких часов и даже дней ломала голову над полученными сведениями. Она нисколько не сомневалась, что доктор Биэл в самом деле встретил ее мужа, который с кем-то катался в экипаже по бульвару, — по-видимому, с посторонней женщиной. А своей жене между тем он говорил, что страшно занят.
Миссис Герствуд с нарастающим гневом принялась вспоминать, сколько раз муж отказывался сопровождать ее в гости или участвовать в тех или иных развлечениях, разнообразивших ее жизнь. Его видели в театре с какими-то людьми, которые, по его словам, были друзьями владельцев бара. Теперь его видели, когда он катался по бульвару с какой-то женщиной, и, надо полагать, у него и для этого готово какое-нибудь объяснение! Возможно даже, что были и другие женщины, о которых она не слыхала, иначе чем же объяснить, что он в последнее время все отговаривается делами и проявляет такое равнодушие к событиям семейной жизни? За последние несколько недель он стал страшно раздражителен и все время норовит куда-нибудь уйти, нисколько не интересуясь, все ли благополучно дома. В чем же дело?
Миссис Герствуд вспомнила также — и немало была взволнована этой мыслью, — что Герствуд больше не смотрел на нее так, как бывало раньше, и в его взгляде уже не бывало удовлетворения или одобрения. Очевидно, помимо всего прочего, он находил, что она стареет и становится неинтересной. Быть может, он стал замечать ее морщинки. Она увядает с каждым днем, между тем как он сохранил еще всю элегантность и молодость. Он по-прежнему остался душой общества во всевозможных развлечениях, а она… Миссис Герствуд больше не хотела думать об этом. Она только сознавала, что находится в весьма печальном положении, и потому еще больше ненавидела мужа.
