– Ступайте вон от меня, я не хочу сидеть вместе с вами.
– Иду, – даже как-то весело проговорил Петр Степанович,
немедленно подымаясь, – одно только слово: Кириллов, кажется, один-одинешенек
теперь во флигеле, без служанки?
– Один-одинешенек. Ступайте, я не могу оставаться в одной с
вами комнате.
«Ну, хорош же ты теперь! – весело обдумывал Петр Степанович,
выходя на улицу, – хорош будешь и вечером, а мне именно такого тебя теперь
надо, и лучше желать нельзя, лучше желать нельзя! Сам русский бог помогает!»
VII
Вероятно, он очень много хлопотал в этот день по разным
побегушкам – и, должно быть, успешно, – что и отозвалось в самодовольном
выражении его физиономии, когда вечером, ровно в шесть часов, он явился к
Николаю Всеволодовичу. Но к тому его не сейчас допустили; с Николаем
Всеволодовичем только что заперся в кабинете Маврикий Николаевич. Это известие
мигом его озаботило. Он уселся у самых дверей кабинета, с тем чтобы ждать
выхода гостя. Разговор был слышен, но слов нельзя было уловить. Визит
продолжался недолго; вскоре послышался шум, раздался чрезвычайно громкий и
резкий голос, вслед за тем отворилась дверь и вышел Маврикий Николаевич с
совершенно бледным лицом. Он не заметил Петра Степановича и быстро прошел мимо.
Петр Степанович тотчас же вбежал в кабинет.
Не могу обойти подробного отчета об этом, чрезвычайно
кратком свидании двух «соперников», – свидании, по-видимому невозможном при
сложившихся обстоятельствах, но, однако же, состоявшемся.
Произошло это так: Николай Всеволодович дремал в своем
кабинете после обеда на кушетке, когда Алексей Егорович доложил о приходе
неожиданного гостя. Услышав возвещенное имя, он вскочил даже с места и не хотел
верить. Но вскоре улыбка сверкнула на губах его, – улыбка высокомерного
торжества и в то же время какого-то тупого недоверчивого изумления. Вошедший
Маврикий Николаевич, кажется, был поражен выражением этой улыбки, по крайней
мере вдруг приостановился среди комнаты, как бы не решаясь: идти ли дальше или
воротиться? Хозяин тотчас же успел изменить свое лицо и с видом серьезного
недоумения шагнул ему навстречу. Тот не взял протянутой ему руки, неловко
придвинул стул и, не сказав ни слова, сел еще прежде хозяина, не дождавшись
приглашения. Николай Всеволодович уселся наискось на кушетке и, всматриваясь в
Маврикия Николаевича, молчал и ждал.
– Если можете, то женитесь на Лизавете Николаевне, – подарил
вдруг Маврикий Николаевич, и, что было всего любопытнее, никак нельзя было
узнать по интонации голоса, что это такое: просьба, рекомендация, уступка или
приказание.
Николай Всеволодович продолжал молчать; но гость, очевидно,
сказал уже всё, для чего пришел, и глядел в упор, ожидая ответа.
– Если не ошибаюсь (впрочем, это слишком верно), Лизавета
Николаевна уже обручена с вами, – проговорил наконец Ставрогин.
– Помолвлена и обручилась, – твердо и ясно подтвердил
Маврикий Николаевич.
– Вы… поссорились?.. Извините меня, Маврикий Николаевич.
– Нет, она меня «любит и уважает», ее слова. Ее слова
драгоценнее всего.
– В этом нет сомнения.
– Но знайте, что если она будет стоять у самого налоя под
венцом, а вы ее кликнете, то она бросит меня и всех и пойдет к вам.
– Из-под венца?
– И после венца.
– Не ошибаетесь ли?
– Нет. Из-под беспрерывной к вам ненависти, искренней и
самой полной, каждое мгновение сверкает любовь и… безумие… самая искренняя и
безмерная любовь и – безумие! Напротив, из-за любви, которую она ко мне
чувствует, тоже искренно, каждое мгновение сверкает ненависть, – самая великая!
Я бы никогда не мог вообразить прежде все эти… метаморфозы.
– Но я удивляюсь, как могли вы, однако, прийти и располагать
рукой Лизаветы Николаевны? Имеете ли вы на то право? Или она вас уполномочила?
Маврикий Николаевич нахмурился и на минуту потупил голову.
– Ведь это только одни слова с вашей стороны, – проговорил
он вдруг, – мстительные и торжествующие слова: я уверен, вы понимаете
недосказанное в строках, и неужели есть тут место мелкому тщеславию? Мало вам
удовлетворения? Неужели надо размазывать, ставить точки над i. Извольте, я
поставлю точки, если вам так нужно мое унижение: права я не имею, полномочие
невозможно; Лизавета Николаевна ни о чем не знает, а жених ее потерял последний
ум и достоин сумасшедшего дома, и в довершение сам приходит вам об этом
рапортовать. На всем свете только вы одни можете сделать ее счастливою, и
только я один – несчастною. Вы ее оспариваете, вы ее преследуете, но, не знаю
почему, не женитесь. Если это любовная ссора, бывшая за границей, и, чтобы
пресечь ее, надо принести меня в жертву, – приносите. Она слишком несчастна, и
я не могу того вынести. Мои слова не позволение, не предписание, а потому и
самолюбию вашему нет оскорбления. Если бы вы хотели взять мое место у налоя, то
могли это сделать безо всякого позволения с моей стороны, и мне, конечно,
нечего было приходить к вам с безумием. Тем более что и свадьба наша после
теперешнего моего шага уже никак невозможна. Не могу же я вести ее к алтарю
подлецом? То, что я делаю здесь, и то, что я предаю ее вам, может быть,
непримиримейшему ее врагу, на мой взгляд, такая подлость, которую я,
разумеется, не перенесу никогда.
– Застрелитесь, когда нас будут венчать?
– Нет, позже гораздо. К чему марать моею кровью ее брачную
одежду. Может, я и совсем не застрелюсь, ни теперь, ни позже.
– Говоря так, желаете, вероятно, меня успокоить?
– Вас? Один лишний брызг крови что для вас может значить?
Он побледнел, и глаза его засверкали. Последовало минутное
молчание.
– Извините меня за предложенные вам вопросы, – начал вновь
Ставрогин, – некоторые из них я не имел никакого права вам предлагать, но на
один из них я имею, кажется, полное право: скажите мне, какие данные заставили
вас заключить о моих чувствах к Лизавете Николаевне? Я разумею о той степени
этих чувств, уверенность в которой позволила вам прийти ко мне и… рискнуть таким
предложением.
– Как? – даже вздрогнул немного Маврикий Николаевич, – разве
вы не домогались? Не домогаетесь и не хотите домогаться?
– Вообще о чувствах моих к той или другой женщине я не могу
говорить вслух третьему лицу, да и кому бы то ни было, кроме той одной женщины.
Извините, такова уж странность организма. Но взамен того я скажу вам всю
остальную правду: я женат, и жениться или «домогаться» мне уже невозможно.
Маврикий Николаевич был до того изумлен, что отшатнулся на
спинку кресла и некоторое время смотрел неподвижно на лицо Ставрогина.
– Представьте, я никак этого не подумал, – пробормотал он, –
вы сказали тогда, в то утро, что не женаты… я так и поверил, что не женаты…
