Едва вошли, Верховенский тотчас же вынул из кармана давешнее
анонимное письмо, взятое у Лембке, и положил пред Ставрогиным. Все трое сели.
Ставрогин молча прочел письмо.
– Ну? – спросил он.
– Этот негодяй сделает как по писаному, – пояснил
Верховенский. – Так как он в вашем распоряжении, то научите, как поступить.
Уверяю вас, что он, может быть, завтра же пойдет к Лембке.
– Ну и пусть идет.
– Как пусть? Особенно если можно обойтись.
– Вы ошибаетесь, он от меня не зависит. Да и мне всё равно;
мне он ничем не угрожает, а угрожает лишь вам.
– И вам.
– Не думаю.
– Но вас могут другие не пощадить, неужто не понимаете?
Слушайте, Ставрогин, это только игра на словах. Неужто вам денег жалко?
– А надо разве денег?
– Непременно, тысячи две или minimum полторы. Дайте мне
завтра или даже сегодня, и завтра к вечеру я спроважу его вам в Петербург,
того-то ему и хочется. Если хотите, с Марьей Тимофеевной – это заметьте.
Было в нем что-то совершенно сбившееся, говорил он как-то
неосторожно, вырывались слова необдуманные. Ставрогин присматривался к нему с
удивлением.
– Мне незачем отсылать Марью Тимофеевну.
– Может быть, даже и не хотите? – иронически улыбнулся Петр
Степанович.
– Может быть, и не хочу.
– Одним словом, будут или не будут деньги? – в злобном
нетерпении и как бы властно крикнул он на Ставрогина. Тот оглядел его серьезно.
– Денег не будет.
– Эй, Ставрогин! Вы что-нибудь знаете или что-нибудь уже
сделали? Вы – кутите!
Лицо его искривилось, концы губ вздрогнули, и он вдруг
рассмеялся каким-то совсем беспредметным, ни к чему не идущим смехом.
– Ведь вы от отца вашего получили же деньги за имение, –
спокойно заметил Николай Всеволодович. – Maman выдала вам тысяч шесть или
восемь за Степана Трофимовича. Вот и заплатите полторы тысячи из своих. Я не
хочу, наконец, платить за чужих, я и так много роздал, мне это обидно… –
усмехнулся он сам на свои слова.
– А, вы шутить начинаете…
Ставрогин встал со стула, мигом вскочил и Верховенский и
машинально стал спиной к дверям, как бы загораживая выход. Николай Всеволодович
уже сделал жест, чтоб оттолкнуть его от двери и выйти, но вдруг остановился.
– Я вам Шатова не уступлю, – сказал он. Петр Степанович
вздрогнул; оба глядели друг на друга.
– Я вам давеча сказал, для чего вам Шатова кровь нужна, –
засверкал глазами Ставрогин. – Вы этою мазью ваши кучки слепить хотите. Сейчас
вы отлично выгнали Шатова: вы слишком знали, что он не сказал бы: «не донесу»,
а солгать пред вами почел бы низостью. Но я-то, я-то для чего вам теперь
понадобился? Вы ко мне пристаете почти что с заграницы. То, чем вы это
объясняли мне до сих пор, один только бред. Меж тем вы клоните, чтоб я, отдав
полторы тысячи Лебядкину, дал тем случай Федьке его зарезать. Я знаю, у вас
мысль, что мне хочется зарезать заодно и жену. Связав меня преступлением, вы,
конечно, думаете получить надо мною власть, ведь так? Для чего вам власть? На
кой черт я вам понадобился? Раз навсегда рассмотрите ближе: ваш ли я человек, и
оставьте меня в покое.
– К вам Федька сам приходил? – одышливо проговорил
Верховенский.
– Да, он приходил; его цена тоже полторы тысячи… Да вот он
сам подтвердит, вон стоит… – протянул руку Ставрогин.
Петр Степанович быстро обернулся. На пороге, из темноты,
выступила новая фигура – Федька, в полушубке, но без шапки, как дома. Он стоял
и посмеивался, скаля свои ровные белые зубы. Черные с желтым отливом глаза его
осторожно шмыгали по комнате, наблюдая господ. Он чего-то не понимал; его,
очевидно, сейчас привел Кириллов, и к нему-то обращался его вопросительный
взгляд; стоял он на пороге, но переходить в комнату не хотел.
– Он здесь у вас припасен, вероятно, чтобы слышать наш торг
или видеть даже деньги в руках, ведь так? – спросил Ставрогин и, не дожидаясь
ответа, пошел вон из дому. Верховенский нагнал его у ворот почти в
сумасшествии.
– Стой! Ни шагу! – крикнул он, хватая его за локоть.
Ставрогин рванул руку, но не вырвал. Бешенство овладело им: схватив
Верховенского за волосы левою рукой, он бросил его изо всей силы об земь и
вышел в ворота. Но он не прошел еще тридцати шагов, как тот опять нагнал его.
– Помиримтесь, помиримтесь, – прошептал он ему судорожным
шепотом.
Николай Всеволодович вскинул плечами, но не остановился и не
оборотился.
– Слушайте, я вам завтра же приведу Лизавету Николаевну,
хотите? Нет? Что же вы не отвечаете? Скажите, чего вы хотите, я сделаю.
Слушайте: я вам отдам Шатова, хотите?
– Стало быть, правда, что вы его убить положили? – вскричал
Николай Всеволодович.
– Ну зачем вам Шатов? Зачем? – задыхающейся скороговоркой
продолжал исступленный, поминутно забегая вперед и хватаясь за локоть
Ставрогина, вероятно и не замечая того. – Слушайте: я вам отдам его,
помиримтесь. Ваш счет велик, но… помиримтесь!
Ставрогин взглянул на него наконец и был поражен. Это был не
тот взгляд, не тот голос, как всегда или как сейчас там в комнате; он видел
почти другое лицо. Интонация голоса была не та: Верховенский молил, упрашивал.
Это был еще не опомнившийся человек, у которого отнимают или уже отняли самую
драгоценную вещь.
– Да что с вами? – вскричал Ставрогин. Тот не ответил, но
бежал за ним и глядел на него прежним умоляющим, но в то же время и
непреклонным взглядом.
– Помиримтесь! – прошептал он еще раз. – Слушайте, у меня в
сапоге, как у Федьки, нож припасен, но я с вами помирюсь.
– Да на что я вам, наконец, черт! – вскричал в решительном
гневе и изумлении Ставрогин. – Тайна, что ль, тут какая? Что я вам за талисман
достался?
– Слушайте, мы сделаем смуту, – бормотал тот быстро и почти
как в бреду. – Вы не верите, что мы сделаем смуту? Мы сделаем такую смуту, что
всё поедет с основ. Кармазинов прав, что не за что ухватиться. Кармазинов очень
умен. Всего только десять таких же кучек по России, и я неуловим.
– Это таких же всё дураков, – нехотя вырвалось у Ставрогина.
– О, будьте поглупее, Ставрогин, будьте поглупее сами!
Знаете, вы вовсе ведь не так и умны, чтобы вам этого желать: вы боитесь, вы не
верите, вас пугают размеры. И почему они дураки? Они не такие дураки; нынче у
всякого ум не свой. Нынче ужасно мало особливых умов. Виргинский – это человек
чистейший, чище таких, как мы, в десять раз; ну и пусть его, впрочем. Липутин
мошенник, но я у него одну точку знаю. Нет мошенника, у которого бы не было
своей точки. Один Лямшин безо всякой точки, зато у меня в руках. Еще несколько
таких кучек, и у меня повсеместно паспорты и деньги, хотя бы это? Хотя бы это
одно? И сохранные места, и пусть ищут. Одну кучку вырвут, а на другой сядут. Мы
пустим смуту… Неужто вы не верите, что нас двоих совершенно достаточно?
