– Кого же вы обвиняете? – мрачно посмотрел Петр Степанович.
– А тех самых, кому надобно города сжигать-с.
– Хуже всего то, что вы вывертываетесь. Впрочем, не угодно
ли прочесть и показать другим; это только для сведения.
Он вынул из кармана анонимное письмо Лебядкина к Лембке и
передал Липутину. Тот прочел, видимо удивился и задумчиво передал соседу;
письмо быстро обошло круг.
– Действительно ли это рука Лебядкина? – заметил Шигалев.
– Его рука, – заявили Липутин и Толкаченко (то есть знаток
народа).
– Я только для сведения и зная, что вы так расчувствовались
о Лебядкине, – повторил Петр Степанович, принимая назад письмо, – таким
образом, господа, какой-нибудь Федька совершенно случайно избавляет нас от
опасного человека. Вот что иногда значит случай! Не правда ли, поучительно?
Члены быстро переглянулись.
– А теперь, господа, пришел и мой черед спрашивать, –
приосанился Петр Степанович. – Позвольте узнать, с какой стати вы изволили
зажечь город без позволения?
– Это что! Мы, мы город зажгли? Вот уж с больной-то головы!
– раздались восклицания.
– Я понимаю, что вы уж слишком заигрались, – упорно
продолжал Петр Степанович, – но ведь это не скандальчики с Юлией Михайловной. Я
собрал вас сюда, господа, чтобы разъяснить вам ту степень опасности, которую вы
так глупо на себя натащили и которая слишком многому и кроме вас угрожает.
– Позвольте, мы, напротив, вам же намерены были сейчас
заявить о той степени деспотизма и неравенства, с которыми принята была, помимо
членов, такая серьезная и вместе с тем странная мера, – почти с негодованием
заявил молчавший до сих пор Виргинский.
– Итак, вы отрицаетесь? А я утверждаю, что сожгли вы, вы
одни и никто другой. Господа, не лгите, у меня точные сведения. Своеволием
вашим вы подвергли опасности даже общее дело. Вы всего лишь один узел
бесконечной сети узлов и обязаны слепым послушанием центру. Между тем трое из
вас подговаривали к пожару шпигулинских, не имея на то ни малейших инструкций,
и пожар состоялся.
– Кто трое? Кто трое из нас?
– Третьего дня в четвертом часу ночи вы, Толкаченко,
подговаривали Фомку Завьялова в «Незабудке».
– Помилуйте, – привскочил тот, – я едва одно слово сказал,
да и то без намерения, а так, потому что его утром секли, и тотчас бросил, вижу
– слишком пьян. Если бы вы не напомнили, я бы совсем и не вспомнил. От слова не
могло загореться.
– Вы похожи на того, который бы удивился, что от крошечной
искры взлетел на воздух весь пороховой завод.
– Я говорил шепотом и в углу, ему на ухо, как могли вы узнать?
– сообразил вдруг Толкаченко.
– Я там сидел под столом. Не беспокойтесь, господа, я все
ваши шаги знаю. Вы ехидно улыбаетесь, господин Липутин? А я знаю, например, что
вы четвертого дня исщипали вашу супругу, в полночь, в вашей спальне, ложась
спать.
Липутин разинул рот и побледнел.
(Потом стало известно, что он о подвиге Липутина узнал от
Агафьи, липутинской служанки, которой с самого начала платил деньги за
шпионство, о чем только после разъяснилось.)
– Могу ли я констатировать факт? – поднялся вдруг Шигалев.
– Констатируйте.
Шигалев сел и подобрался:
– Сколько я понял, да и нельзя не понять, вы сами, вначале и
потом еще раз, весьма красноречиво, – хотя и слишком теоретически, – развивали
картину России, покрытой бесконечною сетью узлов. С своей стороны, каждая из
действующих кучек, делая прозелитов и распространяясь боковыми отделениями в
бесконечность, имеет в задаче систематическою обличительною пропагандой
беспрерывно ронять значение местной власти, произвести в селениях недоумение,
зародить цинизм и скандалы, полное безверие во что бы то ни было, жажду лучшего
и, наконец, действуя пожарами, как средством народным по преимуществу,
ввергнуть страну, в предписанный момент, если надо, даже в отчаяние. Ваши ли
это слова, которые я старался припомнить буквально? Ваша ли это программа
действий, сообщенная вами в качестве уполномоченного из центрального, но
совершенно неизвестного до сих пор и почти фантастического для нас комитета?
– Верно, только вы очень тянете.
– Всякий имеет право своего слова. Давая нам угадывать, что
отдельных узлов всеобщей сети, уже покрывшей Россию, состоит теперь до
нескольких сотен, и развивая предположение, что если каждый сделает свое дело
успешно, то вся Россия, к данному сроку, по сигналу…
– Ах, черт возьми, и без вас много дела! – повернулся в
креслах Петр Степанович.
– Извольте, я сокращу и кончу лишь вопросом: мы уже видели
скандалы, видели недовольство населений, присутствовали и участвовали в падении
здешней администрации и, наконец, своими глазами увидели пожар. Чем же вы
недовольны? Не ваша ли это программа? В чем можете вы нас обвинять?
– В своеволии! – яростно крикнул Петр Степанович. – Пока я
здесь, вы не смели действовать без моего позволения. Довольно. Готов донос, и,
может быть, завтра же или сегодня в ночь вас перехватают. Вот вам. Известие
верное.
Тут уже все разинули рты.
– Перехватают не только как подстрекателей в поджоге, но и
как пятерку. Доносчику известна вся тайна сети. Вот что вы напрокудили!
– Наверно, Ставрогин! – крикнул Липутин.
– Как… почему Ставрогин? – как бы осекся вдруг Петр
Степанович. – Э, черт, – спохватился он тотчас же, – это Шатов! Вам, кажется,
всем уже теперь известно, что Шатов в свое время принадлежал делу. Я должен
открыть, что, следя за ним чрез лиц, которых он не подозревает, я, к удивлению,
узнал, что для него не тайна и устройство сети, и… одним словом, всё. Чтобы
спасти себя от обвинения в прежнем участии, он донесет на всех. До сих пор он
всё еще колебался, и я щадил его. Теперь вы этим пожаром его развязали: он
потрясен и уже не колеблется. Завтра же мы будем арестованы, как поджигатели и
политические преступники.
– Верно ли? Почему Шатов знает?
Волнение было неописанное.
– Всё совершенно верно. Я не вправе вам объявить пути мои и
как открывал, но вот что покамест я могу для вас сделать: чрез одно лицо я могу
подействовать на Шатова, так что он, совершенно не подозревая, задержит донос,
– но не более как на сутки. Дальше суток не могу. Итак, вы можете считать себя
обеспеченными до послезавтраго утра.
Все молчали.
– Да отправить же его наконец к черту! – первый крикнул
Толкаченко.
– И давно бы надо сделать! – злобно ввернул Лямшин, стукнув
кулаком по столу.
– Но как сделать? – пробормотал Липутин.
