Он вошел к Кириллову, имея вид злобный и задорный. Ему как
будто хотелось, кроме главного дела, что-то еще лично сорвать с Кириллова,
что-то выместить на нем. Кириллов как бы обрадовался его приходу; видно было,
что он ужасно долго и с болезненным нетерпением его ожидал. Лицо его было
бледнее обыкновенного, взгляд черных глаз тяжелый и неподвижный.
– Я думал, не придете, – тяжело проговорил он из угла
дивана, откуда, впрочем, не шевельнулся навстречу. Петр Степанович стал пред
ним и, прежде всякого слова, пристально вгляделся в его лицо.
– Значит, всё в порядке, и мы от нашего намерения не
отступим, молодец! – улыбнулся он обидно-покровительственною улыбкой. – Ну так
что ж, – прибавил он со скверною шутливостью, – если и опоздал, не вам
жаловаться: вам же три часа подарил.
– Я не хочу от вас лишних часов в подарок, и ты не можешь
дарить мне… дурак!
– Как? – вздрогнул было Петр Степанович, но мигом овладел
собой, – вот обидчивость! Э, да мы в ярости? – отчеканил он всё с тем же видом
обидного высокомерия. – В такой момент нужно бы скорее спокойствие. Лучше всего
считать теперь себя за Колумба, а на меня смотреть как на мышь и мной не
обижаться. Я это вчера рекомендовал.
– Я не хочу смотреть на тебя как на мышь.
– Это что же, комплимент? А впрочем, и чай холодный, –
значит, всё вверх дном. Нет, тут происходит нечто неблагонадежное. Ба! Да я
что-то примечаю там на окне, на тарелке (он подошел к окну). Ого, вареная с
рисом курица!.. Но почему ж до сих пор не початая? Стало быть, мы находились в
таком настроении духа, что даже и курицу…
– Я ел, и не ваше дело; молчите!
– О, конечно, и притом всё равно. Но для меня-то оно теперь
не равно: вообразите, совсем почти не обедал и потому, если теперь эта курица,
как полагаю, уже не нужна… а?
– Ешьте, если можете.
– Вот благодарю, а потом и чаю.
Он мигом устроился за столом на другом конце дивана и с
чрезвычайною жадностью накинулся на кушанье; но в то же время каждый миг
наблюдал свою жертву. Кириллов с злобным отвращением глядел на него неподвижно,
словно не в силах оторваться.
– Однако, – вскинулся вдруг Петр Степанович, продолжая есть,
– однако о деле-то? Так мы не отступим, а? А бумажка?
– Я определил в эту ночь, что мне всё равно. Напишу. О
прокламациях?
– Да, и о прокламациях. Я, впрочем, продиктую. Вам ведь всё
равно. Неужели вас могло бы беспокоить содержание в такую минуту?
– Не твое дело.
– Не мое, конечно. Впрочем, всего только несколько строк:
что вы с Шатовым разбрасывали прокламации, между прочим с помощью Федьки,
скрывавшегося в вашей квартире. Этот последний пункт о Федьке и о квартире
весьма важный, самый даже важный. Видите, я совершенно с вами откровенен.
– Шатова? Зачем Шатова? Ни за что про Шатова.
– Вот еще, вам-то что? Повредить ему уже не можете.
– К нему жена пришла. Она проснулась и присылала у меня: где
он?
– Она к вам присылала справиться, где он? Гм, это неладно.
Пожалуй, опять пришлет; никто не должен знать, что я тут…
Петр Степанович забеспокоился.
– Она не узнает, спит опять; у ней бабка, Арина Виргинская.
– То-то и… не услышит, я думаю? Знаете, запереть бы крыльцо.
– Ничего не услышит. А Шатов если придет, я вас спрячу в ту
комнату.
– Шатов не придет; и вы напишете, что вы поссорились за
предательство и донос… нынче вечером… и причиной его смерти.
– Он умер! – вскричал Кириллов, вскакивая с дивана.
– Сегодня в восьмом часу вечера или, лучше, вчера в восьмом
часу вечера, а теперь уже первый час.
– Это ты убил его!.. И я это вчера предвидел!
– Еще бы не предвидеть! Вот из этого револьвера (он вынул
револьвер, по-видимому показать, но уже не спрятал его более, а продолжал
держать в правой руке, как бы наготове). – Странный вы, однако, человек,
Кириллов, ведь вы сами знали, что этим должно было кончиться с этим глупым
человеком. Чего же тут еще предвидеть? Я вам в рот разжевывал несколько раз.
Шатов готовил донос: я следил; оставить никак нельзя было. Да и вам дана была
инструкция следить; вы же сами сообщали мне недели три тому…
– Молчи! Это ты его за то, что он тебе в Женеве плюнул в
лицо!
– И за то и еще за другое. За многое другое; впрочем, без
всякой злобы. Чего же вскакивать? Чего же фигуры-то строить? Ого! Да мы вот
как!..
Он вскочил и поднял пред собою револьвер. Дело в том, что
Кириллов вдруг захватил с окна свой револьвер, еще с утра заготовленный и
заряженный. Петр Степанович стал в позицию и навел свое оружие на Кириллова.
Тот злобно рассмеялся.
– Признайся, подлец, что ты взял револьвер потому, что я
застрелю тебя… Но я тебя не застрелю… хотя… хотя…
И он опять навел свой револьвер на Петра Степановича, как бы
примериваясь, как бы не в силах отказаться от наслаждения представить себе, как
бы он застрелил его. Петр Степанович, всё в позиции, выжидал, выжидал до
последнего мгновения, не спуская курка, рискуя сам прежде получить пулю в лоб:
от «маньяка» могло статься. Но «маньяк» наконец опустил руку, задыхаясь и дрожа
и не в силах будучи говорить.
– Поиграли и довольно, – опустил оружие и Петр Степанович. –
Я так и знал, что вы играете; только, знаете, вы рисковали: я мог спустить.
И он довольно спокойно уселся на диван и налил себе чаю,
несколько трепетавшею, впрочем, рукой. Кириллов положил револьвер на стол и
стал ходить взад и вперед.
– Я не напишу, что убил Шатова и… ничего теперь не напишу.
Не будет бумаги!
– Не будет?
– Не будет.
– Что за подлость и что за глупость! – позеленел от злости
Петр Степанович. – Я, впрочем, это предчувствовал. Знайте, что вы меня не
берете врасплох. Как хотите, однако. Если б я мог вас заставить силой, то я бы
заставил. Вы, впрочем, подлец, – всё больше и больше не мог вытерпеть Петр
Степанович. – Вы тогда у нас денег просили и наобещали три короба… Только я
все-таки не выйду без результата, увижу по крайней мере, как вы сами-то себе
лоб раскроите.
– Я хочу, чтобы ты вышел сейчас, – твердо остановился против
него Кириллов.
– Нет, уж это никак-с, – схватился опять за револьвер Петр
Степанович, – теперь, пожалуй, вам со злобы и с трусости вздумается всё
отложить и завтра пойти донести, чтоб опять деньжонок добыть; за это ведь
заплатят. Черт вас возьми, таких людишек, как вы, на всё хватит! Только не
беспокойтесь, я всё предвидел: я не уйду, не раскроив вам черепа из этого
револьвера, как подлецу Шатову, если вы сами струсите и намерение отложите,
черт вас дери!
